Сердце, живущее в согласии. Ян-Филипп Зендкер
тот поворот? Как умудрилась его проворонить? Как не почуяла приближение беды? Уж кто-кто, а я должна была бы. Я всегда ненавидела случайности, всегда скрупулезно готовилась к любой встрече и путешествию. Даже такие пустяки, как экскурсия в выходные или обед с друзьями, никогда не пускала на самотек. Ничего в своей жизни не оставляла на волю случая. Я не терпела неожиданностей, считала, что спонтанность – это не для меня.
Эми упрямо твердила о неких ранних предзнаменованиях. По ее словам, они есть всегда. Просто мы слишком глубоко зарываемся в повседневную жизнь, становимся узниками рутины, что сами же и создали, и потому нам не до знаков судьбы.
Не до мелочей, а они бывают весьма красноречивыми.
Эми уверена, что каждый человек – величайшая загадка, в ответе на которую и скрыт истинный смысл жизни. Также она считает, что никто из нас никогда полностью себя не разгадает и тем не менее наш долг – идти по этому пути. И не важно, сколь длинной окажется жизненная тропа и куда она нас заведет.
Я в этом сомневалась. Воззрения Эми часто расходились с моими. Не скажу, что в ее словах не было крупицы здравого смысла. За прошедшие месяцы могла произойти мелкая неприятность или нечто такое, что навело бы меня на тревожные мысли. Но разве у нас столько времени, чтобы подслушивать внутреннее «я» и искать в его шепоте намеки или подсказки, позволяющие разгадать тот или иной ребус?
Я не из тех, кто склонен любое недомогание считать симптомом нарушения душевного равновесия.
Речь о красных прыщиках, выскочивших у меня на шее. За несколько дней они превратились в жгучую, болезненную сыпь, происхождение которой не мог объяснить ни один врач. Я промучилась больше месяца, а потом сыпь исчезла столь же внезапно, как и появилась. Причины я выяснять не стала. Мало ли какие сбои бывают в организме. То вдруг шум в ушах появится. Или бессонница. Или беспокойство и раздражение, причем – на саму себя. Эти состояния были мне знакомы, и я объясняла их нагрузками на работе. И потом, я не исключение, мои коллеги без конца жаловались на то же самое. Своеобразная дань, взимаемая за высокую зарплату в динамичной фирме. Никому и в голову не приходило жаловаться.
На рабочем столе меня ждало письмо. Оно было в слегка мятом голубом конверте авиапочты. Такие сейчас редко кто использует. Его руку я узнала сразу же. Красивый почерк – атрибут, ныне считающийся излишней роскошью. Но он каждое письмо превращал в миниатюрное произведение искусства. Он не просто писал разборчиво. Его почерк был каллиграфическим. Каждая буква каждого слова воспринималась как подарок. Две страницы, украшенные мелкими аккуратными завитушками. Каждое слово и знак препинания были выведены с таким старанием и любовью, какое может позволить себе лишь человек, для которого сам процесс письма – бесценный дар.
Марка была американской. Скорее всего, он передал письмо кому-то из туристов, считая, что так оно быстрее и надежнее доберется до меня. Я взглянула на часы. Через пару минут – очередное совещание. Однако любопытство пересилило. Я быстро вскрыла конверт и пробежала глазами несколько строк.
Громкий стук вернул меня в реальность. На пороге стоял Маллиган, широкоплечий и мускулистый, он заполнял собой весь дверной проем. Я могла бы попросить его подождать еще чуть-чуть. Объяснить, что получила письмо из Бирмы, от брата. Маленький шедевр, который… Маллиган улыбнулся и, не дав мне рта раскрыть, постучал по стеклу наручных часов. Я кивнула. Маллиган считался у нас лучшим адвокатом и входил в число ассоциированных партнеров фирмы «Саймон и Кунс». Он был начисто лишен сентиментальности и не ценил каллиграфию. Его собственный почерк не отличался не только красотой, но и даже разборчивостью.
В комнате совещаний пахло свежим кофе. Все расселись по местам. Стало тихо. В ближайшие недели нам предстояло заниматься делом очень важного клиента. Оно было запутанным и касалось нарушения авторских прав и пиратских изданий, вышедших в Америке и Китае. Ущерб исчислялся сотнями миллионов долларов. А времени – в обрез.
Маллиган говорил негромко, однако эхо его голоса откликалось из всех углов комнаты. А я вдруг перестала улавливать смысл его фраз. Я честно пыталась сконцентрироваться на обсуждаемой теме, но что-то отвлекало мое внимание и уводило далеко за стены комнаты и за пределы мира прямых и встречных исков.
Я думала о брате. Видела его перед собой. Мне вспомнилась наша первая встреча в ветхом чайном домике провинциального городка Кало. Он пристально наблюдал за мной, а потом встал и подошел. На нем была когда-то белая, а сейчас пожелтевшая от стирок рубашка, выцветшая лоунджи[1] и стоптанные сандалии. Мой сводный брат, о чьем существовании я не подозревала. Я приняла его за престарелого нищего, пробавляющегося подаянием. «Джулия, вы верите в любовь?» Я и сейчас слышала этот вопрос, словно время остановилось, ожидая ответа. Его вопрос вызвал у меня смех, однако брат не обиделся.
Маллиган нудил о «ценностях интеллектуальной собственности», а я вспоминала первые фразы, произнесенные сводным братом. Я помнила их дословно. Не обращая внимания на мой смех, У Ба сказал, что спрашивает вполне серьезно.