Один в океане. Ален Вьен
остиралась от одной неизвестности к другой, не тревожа ничьё иное присутствие. Но не только ветер заставлял волноваться океанические просторы. Под небом, какое бывает только после сильного шторма, расположилась изуродованная яхта, явно пережившая встречу с нечто, что обладает колоссально разрушительной силой, о чём свидетельствовала царившая разруха на палубе.
Дымчатого цвета облака взвились ввысь и, собирая пожитки, спешили за своей огромной армадой, разрушающей любое сложившееся до них спокойствие. Сопровождаемые освежающим ветерком они быстро уносились куда-то на восток, желая сломить всё на своём пути.
Яхта, раскачиваясь и поддаваясь натиску ветра, будто невзначай, беспокоила сон, пожалуй, единственного живого существа на ближайшие тысячи километров. Это был человек, измученный и истерзанный от продолжительной борьбы со стихией, он лежал и не шевелился, никак не подавая никаких признаков жизни.
2.
По всей палубе были разбросаны самые различные объекты. От банок с едой до удочек и снастей. Все это слегка приходило в движение, перенимая то один борт, то другой от легких прикосновений волн. Кое-где даже виднелись грубо сделанные отверстия неправильных форм; неглубокие отметены, виднеющиеся почти везде, всюду сопровождали взор, казалось, что их числу нет предела. Но там, где не было их, к примеру, на отдельных металлических участках, были вмятины и следы от сильных ударов чего-то массивного. И все это обрисовывало картину, как место и последствия ужасной встречи, случившуюся от всего лишь одного решения.
Кроме мелких повреждений и общего хаоса, на передний план выходила сломанная почти ровно пополам деревянная мачта, у которой местами были видны зарубки, а кое-где она и вовсе выглядела словно израненное тело.
И именно ее первой почувствовал лежавший без сознания человек, точно также израненный местами. На его руках красовались свежие раны, по ногам же текла еще не засохшая кровь. Пятки были изодраны, а порезы на руках пылали огненными красками. Любое прикосновение, даже обычное дуновение ветра, отдавало болью. А соль от морских вод только усугубляла состояние, в итоге заставив резко проснуться некогда бездыханное тело и с криком заявить о пока что не угасшей жизни.
Сложности начались сразу же. Сначала не без упорства он попытался раскрыть веки, засохшие и слипшиеся, что уже начало потихоньку, но заметно забирать часть тех остатков сил. После он попытался привстать, опершись на руку, но быстро поплатился за свою решительность: режущая боль огненной стрелой схватила ладонь и, пробравшись до костей, сломила все планы беспомощного существа. Не справившись с этим, он остался лежать, стараясь не делать никаких движений, от которых он то и дело вскрикивал, морщился и тяжело дышал. Ему оставалось только бездвижно оглядывать бесконечные поля океана с надеждой на скорое облегчение.
Но оно все не приходило. И он без всякого желания смотрел на эти плавные переливания волн, убаюкивающих своей монотонностью, уже изрядно успевшие надоесть за не первый день пребывания в этой тюрьме с несуществующим концом. Все их движения казались ему с синхронной точностью. Их танец сначала с возрастающей, а затем убывающей интенсивностью, так или иначе, успокаивал, предоставляя ему шанс расслабиться и прийти в себя, но он лишь вновь начал постепенно погружаться от немощности в сон, впоследствии унесший его глубоко в себя.
3.
Шум бьющихся об борта миниатюрных водных гор незамедлительно стал перерождаться в нечто другое, во что-то ему знакомое, отчасти родное. Удары, волнующие лодку, как маятник в руках опытного гипнотизёра, плавно меняли ритм, никак не тревожа гостя, а через некоторое время этот самый оркестр водных пространств мягко сменился на гул городской суеты, где машины активно участвовали в спорах между собой, где слышны были громкие голоса людей и звучание всевозможной музыки. Все это ему напомнило дом или же место, которое условно им являлось.
Мелодия оживленных улиц вселяла ему тепло и сладкую уверенность, что все то, что было, являлось сном, а сейчас он проснулся и находится в реальности. Он с удовольствием нежился в этих ощущениях, боясь спугнуть это чудо, но как бы он не старался сохранить его, ему не было суждено продлиться дольше положенного.
Ведь жестокая реальность, представшая пред ним злодейкой, с кровожадными планами не желала, даже на пару часов, отпускать его на волю, даже на незримую и в мыслях воплощенную. А его сопротивление в виде стараний заснуть после очередного пробуждения, мигом разрушалось, лишь дав заветные по десять-пятнадцать минут на каждую дремоту.
И уже на четвертый раз такого аттракциона он не выдержал и отбросил сладкий зов заснуть опять. Его глаза снова оглядели жалкую посудину, грязную и искорёженную, затем посмотрел на все то же неизменное море. Мир, в который он попал, не был для него пугающим, его холодный вперемешку с разочарованием взгляд бесстрашно оглядел сначала все вокруг, а затем себя. Кровь, раны, рванная окровавленная одежда – все это не только его не удивляло, но и будто являлось для него чем-то обыденным. Правда, встать по-прежнему не было для него возможным, отчего его лицо побагровело, не от возникшей крови, а от ярости,