Сходник. Влад Ростовцев
яти телег при четырех конных в охране. Ехал он уже обычной дорогой – не лесом, а вдоль правого берега Москвы, ведь заливные луга, бывшие на пути, уже просохли.
Чуть ли не по прибытии все меха Молчана, включавшие шестьнадесять бобровых шкур, единодесять куньих и типовую связку из сорока шкурок векшей, взял, не поскупившись, заезжий купец, промышлявший зело доходной перепродажей мехов за пределами Земли вятичей.
Пополудни второго дня он выгодно сбыл привезенный бобровый пух и половину, считай, бобрового жира для целительных натираний. Вслед встретился с давним знакомцем по охоте на тура и Тмутаракани. А вечером оказался в компании, где вкушал отдохновение от коммерции и некий новгородский купец. Сей, именем Жирослав, прибыл с товаром, закупленным у иноземцев, для реализации с большой выгодой. Привез – в изрядную цену – сукна, полотна, сосуды из стекла и солнечного цвета алатырь с побережья Варяжского моря: в бусах, а порознь, – для оберегов.
Доставил и краски для лучших тканей – за них он запрашивал просто неимоверно! И отказывал даже в малых скидках, приговаривая, что сущая дешевизна сие в сравнении с виденным им в торговых странствиях кармином, не говоря уже о пурпуре; впрочем, все разошлись и они.
Частично не обломилось ему лишь с чужестранными винами, пусть и привез всего четыре бочонка с целью определить, окажется ли на них спрос у вятичей, буде соберется на данный торг в иной раз.
Однако, в прямое отличие от прочих товаров, сумел продать лишь бочонок вельми дорогого мадьярского.
На болгарское и ромейское, а и они предлагались зело недешево, никто и не позарился. Сказался, конечно, явно неумеренный запрос продавца, однако главная причина заключалась в ином.
Заморские вина вообще на котировались у вятичей, с достатком выше среднего, воспринимаясь в их застольях некоей диковиной, и не боле. Ибо в их земле, наряду с Булгарией на Итиле и Полоцким княжеством, добывался бортниками-лесовиками мед, не имевший равных ни на западе, ни на востоке, ни на юге, ни на севере. Из него готовили знаменитое хмельное питие, представлявшее разведенный водой пчелиный мед главного взятка, смешанный с ягодами, фруктами, и анисом, сдобренный вслед хмелем и перекипяченный. Дале в него добавляли хлебную закваску и оставляли бродить не мене, чем на двадесять дней. И назывался он «вареным», либо «сытным» – из сыты.
Легендарный же ставленый мед, доступный лишь немногим, высоко стоявшим на тогдашней социальной лестнице, выдерживался по десять-пятьнадесять лет. А на княжеских пирах у московских князей, начиная с Ивана Калиты, мед подаваемый на столы, имел выдержку в тридесять пять!
Те же из вятичей, кто победнее, пользовали медовуху – бражку из ягод и фруктов с добавкой меда, кореньев, трав и аниса. За неимением же и оной в дело шли березовица, представлявшая перебродивший березовый сок, и слегка опьяняющий квас, именуемый «твореным».
Правду сказать, чуть не ушел к покупателю, именем Буда, преуспевающему владельцу кузни со знатными мастерами, бочонок дорогущей фряжской мальвазии. Да вмешался бдительный волхв, объявивший, что она – суть бесовское зелье, понеже используется в Киевском княжестве, предавшем родовую веру, ради чужестранной, при обряде, именуемом причастие. А вятичи крепко стояли за Стрибога, Перуна, Велеса и Мокошь, презирая киевских, новгородских и псковских, подчинившихся насилию князя Владимира и его присных.
Сезонные торги – дело бойкое и в продажах, и в покупках, и по завершении. А при расслаблении, понятном каждому в Древней Руси, еще и приятное. И со знакомыми встретишься из иных городищ и селищ, и узнаешь самые свежие новости в окрестных городищах и селищах, и сам расскажешь что-то. Да и прихвастнешь чем-либо в доверенном кругу за чаркой-другой-третьей.
Еще и подморгнешь бойкой молодке! А будет продолжение, аль нет, тут уж, как повезет, зане никому не постичь наперед мысленный ход молодок, понеже они и сами не всегда понимают его…
Что таить, иные счастливцы бахвалились дале, красуясь перед прочими, кому не обломилось с любовным счастьем на спринтерской дистанции.
Не таков был Молчан!
Опасаясь, что дойдет до Доброгневы и ведая непредсказуемость ее норова, еже вовсю вспылит та, никогда не заходил он за пределы прозрачных намеков из разряда тех, что не пришьешь к делу. И явно солидарен был с ним отставной бригадир наполеоновской армии Этьен Жерар, высказавший, согласно его аглицкому биографу – небезызвестному Артуру Конан Дойлу: «Благородный человек обязан хранить тайну, хотя вправе дать понять, что мог бы сказать многое».
Третья ночь вне дома предстояла последней пред утренним убытием обратно. Иные из обозных провели две предшествующие ночи прямо в своих повозках, втиснувшись рядом с товаром своим и даже не раздеваясь.
Молчан же, самый заслуженный из них, с громкой славой самого добычливого охотника во всей округе и много повидавшего за ее пределами, предавался сну на открывшемся прошлой осенью постоялом дворе для состоятельных торговых гостей. Посему его и называли в обиходе гостевым домом. На нижнем уровне там трапезничали, а на верхнем отдыхали в отдельных комнатах, когда подходил срок.
Рядом