Адам, Последний человек. Вадим Обёртышев
любит. Да, и не пытайся задавать ему вопросы. Собаки говорить не умеют.
Он встал на задние лапы, ловко повернул зубами замок и вышел.
После того как за тем, кто называл себя хранителем, тихо закрылась входная дверь, Людмила просидела не двигаясь неизвестно сколько времени, пока не услышала робкое царапанье. Она сразу очнулась и бросилась в прихожую. Незапертая дверь медленно открылась. На пороге стоял Дарвин и смотрел на Людмилу умоляющим взглядом. «Ведь я же не виноват, что этот присоседившийся тип так нагло воспользовался моей собачьей личностью для достижения своих непонятных целей, – говорили его печальные глаза. – Но ведь я же не он, я гораздо лучше, и пупок твой мне совершенно до лампочки. И вообще, пусти обратно – не пожалеешь». Все это было написано на собачьей морде, которая не решалась войти в дом без приглашения, потому что рассчитывала не только на остатки большого пакета еды для немолодых собак, но в первую очередь на взаимную любовь, которую никакими пакетами не измерить, разве что докторской колбасой…
– Ну, проходи, не стой в дверях, – с трудом сдерживая улыбку сказала Людмила. – Только давай договоримся – чтобы я тебя лежащим в моей кровати не видела!
«Поддерживаю и одобряю», – подумал Дарвин, хотя и не понял, что она сказала. Но он понял главное – у него по-прежнему есть свой дом, своя миска с нарисованной вкусной косточкой, свой коврик и даже своя кровать, только когда никто не видит. А еще есть Она – самая умная, красивая и заботливая. И от нахлынувших эмоций Дарвин с такой силой завилял хвостом, что опрокинул на пол телефонный стол вместе с телефоном, стул и совершенно бесполезную, но очень красивую подставку для зонтов. Произведенные разрушения его нисколько не смутили, и он радостно зашагал на кухню проверять, все ли в порядке с миской. Людмила с улыбкой смотрела на абсолютно счастливое лохматое существо и думала о том, что, может быть, скоро и ее в жизни ждет большое-пребольшое счастье. «Вот только вилять будет не чем, – думала она, собирая остатки разлетевшегося вдребезги телефона, – и вообще, надо конкретней проанализировать всю полученную сегодня информацию и выжать из нее все, что можно. Главное – не отступать ни на шаг от аксиомы номер один, то есть от того, что все произошедшее реально и не является долгосрочной галлюцинацией. Ну, и от аксиомы номер два, конечно, – подумала она и посмотрела на Дарвина, проверяющего, не уменьшился ли объем миски за последние пару часов. – Но все размышления – завтра, а сегодня уже пора спать».
Проснувшаяся утром голова психиатра Богдановой лежала на подушке и не хотела открывать глаза. Мысли, как шарики в лототроне, прыгали, сталкивались и разлетались в разные стороны упорно не желая упорядочиваться. Нужно было во что бы то ни стало поймать хоть один и поставить его на полку. С остальными будет уже легче. А вот и первый, спасительный: вчера вечером закончилась суббота, значит, сегодня воскресенье, и можно было бы пролежать так целый день, но стоит ей пошевелиться, как Дарвин поймет, что она проснулась, и начнет намекать на то, что его пора выпускать во двор, поэтому