Предчувствие. Анатолий Рясов
Сделаем вид, что это подходящее слово.
Ну вот, к примеру: как назвать этот город?
Действительно, сами посудите, поистине чудоватое местечко, будто бы намеревающееся притвориться неразрушенными декорациями. Представьте все эти негодные театры с их пыльным реквизитом, дырявым занавесом, несуразными костюмами, нелепым фиглярством, зевающей публикой. Взглянув на сцену, зрители не станут признаваться в том, что это единственный для них шанс узнать хоть что-то о своей жизни. Что сцена реальнее повседневности. Да, это тоже станет частью всеобщего притворства. Словно лишь в обличье лукавого, наигранного фарса вся эта невнятная текучесть сможет получить повод для извинения. Но скажите на милость, неужели проклятие навеки нависнет над худосочными, сиротливыми плечами? Разве обвиняемый так и останется стоять в этой скорбной позе – со склоненной, обвислой, словно наполовину срубленной головой, неспособный избавиться от чувства состоявшейся обезыменности?
Да, наверное, несчастный городок так и застынет на кривом взгорье, на берегу замерзшей речки – перед блеклым, выдуманным, ледяным полуотражением, словно восковая кукла, съежившись от обязательного холода. И не сдвинется с места даже после того, как последний воображаемый прокурор покинет площадь Правосудия. Неумелый, хворый актер, надеющийся, само собой, не на аплодисменты, но хотя бы на подобие снисхождения. Так и будет вслушиваться в трепетную тишину, в коварную торжественность, в безответность. В какой-то морозной, анонимной оторопи. В смутном сиянии. Не решится раскрыть глаз, не сумеет заметить, что зал давно пуст. Сколько же он простоит на неуютной, постылой сцене? Или уже через мгновение упадет с подмостков, как шахматная фигурка, сметенная с миниатюрной доски рассердившимся ребенком, которому надоест разучивать правила игры. Кто сможет ответить?
Часть первая. Отъезд
Эпизод первый,
сделаем его похожим на завязку, хотя и не станем сообщать почти ничего ни о главных, ни о второстепенных героях дальнейшего повествования
Когда вам наконец посчастливится остановиться в здешней гостинице, не изумляйтесь, если консьержка, приподняв кудлатую шевелюру над кучей влажных от слюны семечных шелушинок, непременно сваленных прямо на стол аккурат между завернутым в змеящийся кабель телефонным аппаратом и стаканчиком с письменными принадлежностями (тупыми карандашами, непишущими ручками, рваными промокашками, покоящимися на дне окаменелыми ластиками, точилками и другой бесполезной канцелярской утварью), – так вот, не округляйте глаз, если дама, сверкнув рябоватым лицом, не станет провожать вас до номера, делясь подробностями о достоинствах отеля, а лишь окинет зевающим взглядом протянутые документы и, словно несказанный дар, просунет в крохотное окошко ключ от вашей комнаты, завернутый в засаленную, напоминающую обрывок просроченного медицинского рецепта бумажку с начертанной цифрой-иероглифом.
Впрочем, пары слов вы удостоитесь.
Секунду, щас дожую. Квокша поднимет указательный палец, давая понять, что все же не намерена отпускать вас без своего рода напутствия. Вы послушно дождетесь завершения усердного челюстного труда (во рту у мымры будут уже не семечки, а загодя припасенный бутерброд с салом), потратив драгоценное время на разглядывание потолочных сапин и неровностей. Тут же рядом – обнадеживающая записка об отсутствии в отеле клопов и тараканов, а также совсем уж неуместное объявление: «Продам фортепиано „Заря“. Разумный торг. Расстроенное, потребуется настройка. Самовывоз с третьего этажа. Лифта нет» (вот уж, честно сказать, дело на любителя; понять бы еще, откуда здесь это пианино на третьем этаже). Затем всматривание в паркетные расщелины. Разглядывание застрявших там рисинок, орешков и зубочисток. Затем еще несколько эонов густой тишины, заграждающей все звуки, даже чавканье.
И наконец ответ.
Что ж, родненький, отправляйтесь блуждать по этажам и коридорам, у меня и без вас забот не оберешься. Поспешным, почти бесшумным выхлопом словно бы вымычит эти – вернее, конечно, не совсем их, но наверняка чем-то похожие – напрасные слова ее зевок, на глазах превращающийся в полуулыбку. Какая мимика! Какая гамма эмоций! На секунду покажется, что изо рта у тетеньки вывалится шматок черной сажи и повиснет на губах, как остатки поблескивающей лузги. Как пепел несостоявшейся речи. Пакетики чая и баранки, завернутые в еще планируемую к прочтению газету, дрянные сигареты, какие-то папки в футлярах из пыли, полная выдранных волос расческа – нет, эта пропахшая котлетами и салом каморка не будет похожа ни на монашескую келью, ни на больничную палату, но почему-то заставит перебирать бесполезные шпаргалки аналогий. Однако хватит упражняться в ерничаньях, для этого абзаца их уже вполне достаточно.
Вы покинете душное фойе и, даже не подумав искать глазами лифт (спасибо объявлению), подниметесь по дряхлой лестнице, выбивая каблуками белую пыль из приклеенной к ступенькам ковровой дорожки (нет, не пытайтесь разгадать ее первоначальный цвет). Этажей всего три, а коридоров на каждом из них – по два, или в каком-то смысле – один, под прямым углом расходящийся в стороны от лестничного пролета. Но по нему действительно