Безмолвие. Виктор Николаевич Яиков
их в безмолвии вечности. Мы – нерадивые ученики, что подняли иголку шариковой ручки, лишь окончив начертание крайнего слова, продиктованного учителем; вслушиваемся, ожидаем второго шанса на повторение предложения. Но поздно, «история» не повторяется, как мы того хотим. Она, опытный экзаменатор, огласит итоги диктанта в момент, когда не ожидают.
И я не учитель, не орудие фортуны, что крутит колесо со сбывшимися предсказаниями. Стечение обстоятельств для одних – продиктованы последствиями действий других. Я человек, глазом одним смотрящий на прошлое, но в ушах различающий крики чаек из настоящего. Птицы, питающиеся трупами морских обитателей, столь же истошно кричали и в прошлом.
Глава 1.
28 октября 1955 года, бухта Севастополя
Волны бегут не с горизонта. Они видны простой полоской между черно-синим множеством мутной взвеси и матово грязной дымкой неба. Горизонт окрашен в монотонный цвет моря, поглощает корабли из виду. Волны рождаются не там. Они появляются в нашей голове. Насколько хватает глаз, различаем зарождение их из глади морской. Покуда хватит терпения, доводим переливистое вспенивание от момента «рождения» до трагической гибели – где, разбиваясь о скалы, волны рассыпаются брызгами о берег. Ещё мгновение, и капли высохнут на камнях, не оставляя следа от длительного пути из недр морских. Бессмысленное и бесконечное занятие.
Занятие бестолковое, как стояние на вахте матроса Ивана Науменко, в октябрьский вечер послевоенного 1955 года. Из всех боевых кораблей Севастопольской бухты он нес службу на древнем трофейном линкоре, гордо величавым «флагманским», а по сути, учебно-опытном корыте. День в море – семь на ремонте. Из всех караульных постов Ивану достался самый неинтересный, тот, что смотрит на береговую линию с госпиталем. Из всех смен ему досталась та, что закрывает ужин. Придется вновь есть почти остывшую баланду. Хуже стоять в смену, завершающую сутки в полуночи, когда посты обходит вахтенный офицер.
Первые полгода службы на корабле Ивана ставили на вахту при кубрике. Так командиры берегли вчерашних школьников от шквальных ветров палубы, подготавливали их к боевой службе. Науменко отлично помнит последнюю смену для «малышей».
– Стой. Не выпущу! – юнга Науменко преградил выход на палубу служилому детине. У того через месяц списание на берег, пять лет на корыте за спиной. Что ему до сопляка, охраняющего тапочки?
– Уйди, дурак, мне покурить надо! – замахнулся нарушитель ночной тиши.
– Не положено! – запротестовал юнец. Он вспоминал, как земляк Гера хвастался, что прихватил с собой кое-какие медикаменты. Мазь от синяков очень пригодится через мгновение.
Иван услышал легкие шаги со стороны лестницы на верхнюю палубу. Кто-то крался со спины.
– Мне Губа запретил кого-либо выпускать, – продолжал обороняться юнга.
Старший матрос взял юнца за грудки. Ботинки плавно вознеслись над полом. Дедовщина умеет творить не только чудеса левитации. Забывшие о совести старослужащие способны воду превращать в вино руками новобранцев.
– Отставить рукоприкладства! – тихо скомандовал старший лейтенант Федор Антонович Тюменцев. Вот чьи шаги слышал Иван с лестницы. Но радоваться защите от «деда» рано. Появившийся командир башни явно слышал, как в перепалке его назвали «Губой». Обидное прозвище, за которое некоторым морякам прежде доставалось от Федора Антоновича. За спиной старшего лейтенанта частенько шли шутки матросов про его пухлые губы. Но никто не осмеливался называть командира башни «Губой» при личной встрече.
– Старший матрос Ефимов, в койку! – команда была излишняя. Желавший покурить среди ночи задира, завидев старшего лейтенанта, отпустил вахтенного матроса. Образцово выполнив строевой прием разворота на месте, дембель зашагал во мрак кубрика.
– А ты храбрый малый, Иван Данилович. Можно и оружие доверить. Пойдешь ко мне главное орудие охранять.
Похлопав по плечу матроса Науменко, офицер направился далее по коридору.
С тех пор Иван Науменко третий год заступает на вахту у первой башни главного орудия. Гордился не только доверенным постом, но и тем, как заслужил свое место. Хвалился в письмах. Теперь, спустя три года, Науменко сам стал тем самым дембелем. Он попросту тоскует по малой Родине. По суше. Насмотрелся на волны за время службы.
А еще он устал от множества ограничений. Душе моряка хотелось свободы. Оглянувшись по сторонам, Иван достал пачку папирос. Провел пальцем по нацарапанным на плотной оберточной бумаге черточкам. Раз, два, три… «Откуда взялась третья нарисованная палочка?» – пронеслось в голове матроса, но значению мимолетной мысли не придал. Чиркнул спичкой, уверенный, что никто в темноте вечера не заметит огонек на караульном посту. Закурил.
Без двух месяцев дембель мог себе позволить нарушать незыблемые правила.
Линкор «Новороссийск», в девичестве «Юлий Цезарь», только вернулся в порт Севастополя после маневров. Для Науменко то было значимое событие, ведь после почти полугодичного заточения на крайнем ремонте выход 28 октября 1955 года в открытое море – глоток свежего воздуха. Возможно,