Магнолии были свежи. Софья Игнатьева
раву и серое небо, начинающее нависать так сильно над красными крышами, что, казалось, оно упадет прямо ей на голову, когда она будет спать. Мадаленна ненавидела осень; в это время всегда уезжал отец.
Когда она была маленькой, то часто смотрела на то, как небольшой пароход отправлялся в свое путешествие туда, куда она не могла поехать и долго плакала в подушку, чтобы Бабушка не услышала. Ей казалось, что отец ее бросает, оставляет ее с мамой в этом огромном доме, похожем на тюрьму, где за каждой мраморной колонной скрывались тени, а из камина выскакивали злобные угли, готовые спалить весь дворец дотла.
Потом Мадаллена выросла и начала понимать, почему отец так часто уезжал на свои археологические раскопки – кто бы согласился жить здесь все двенадцать месяцев и дышать этим воздухом, который заползал в легкие влажным полотенцем и никак не выходил наружу – однако к осознанию примешалось четкое ощущение, что если не угли сгубят это поместье, то это сделает она сама. Обязательно, в один день она просто возьмет спичку, чиркнет ей по камню и бросит в открытое окно. А потом они уедут с мамой куда-то очень далеко, к тому заливу, куда они всегда мечтали попасть.
Дорога была неровной; в этот день в оранжерею было попасть еще сложнее, чем обычно. Вчера весь день лил дождь, и сухая пыль превратилась в мокрую грязь, однако Мадаленна упорно шла прямо, не сворачивая.
Сегодня вместо нарядных туфель на ней были ужасные, старые сапоги отца, которые бабушка терпеть не могла, и даже мама вечно просила ее переменить их на что-то другое. Но она не сдавалась, и когда никто не видел, старательно сбрасывала красивые кожаные балетки и залезала в бурую резину, которая пахла тиной, табаком и папой.
Лет семь назад он впервые привел в эти ажурные, стеклянные здания и наклонил к цветам так близко, что она смогла увидеть маленьких пчел, барахтающихся в пыльце. Они отчаянно перебирали лапками, шевелили своими маленькими тельцами и работали, не покладая рук. Папа сказал, что она напоминает ему такую же маленькую пчелу, и потом уехал, наказав строго следить за мамой и не обращать внимания на придирки Бабушки.
В тринадцать лет необъятная гордость обуяла Мадаллену, и она тоже вообразила себя такой же пчелой, изо всех сил старающейся работать и верующей, что если в каждый день вкладывать что-то новое, он обязательно улыбнется тебе в ответ и принесет долгожданные плоды.
Мадаленна задумалась и не заметила, как под ногой оказался камень; всего секунда – и она уже лежала на мокрой земле, отплевываясь от коричневой жижи, которая залезла ей и в волосы, и испачкала серое платье. Платье было не так жаль, его все равно выбирала Бабушка, а вот прическу ей помогала сделать мама. Приходилось врать, что она идет на студенческий вечер, а не едет за город, возиться с цветами и деревянными палочками, которые всегда ей почему-то царапали руки.
Локоны вылетели из красиво завязанного узла и разлетелись по щекам, залезая в глаза. Убирать их обратно в прическу не имело смысла, так она только измажется окончательно и станет напоминать непонятную лесную душу, выползшую из Зеленого пруда. Она умоется, когда придет в саму оранжерею.
Сегодня была суббота, и все туристы и жители отправлялись на концерт копии Билла Хейли, или просиживали ночь напролет в маленьких ресторанах с видом на набережную и залив, наблюдая за тем, как закат медленно таял в далекой воде. Мадаленна тоже однажды решила так провести выходной, но стоило им с мамой услышать крики чаек и густой рев парохода, как их глаза наполнились слезами, и весь вечер они делали вид, что все хорошо и старались не смотреть друг на друга.
Аньеза скучала по Эдварду, и что-то подсказывало Мадаленне, намного больше, чем она сама. Для нее он был отец, но для матери – муж, и было понятно, что их связь была намного крепче. Мадаленна не ревновала, никогда. С самого детства она видела ту нежность, которой отец одаривал маму, и это заставляло ее улыбаться так же сильно, как и от мягкого мороженого, которое Аньеза делала по воскресеньям. У отца не было недостатков, только кроме одного – он уезжал каждую осень, и этого нельзя было изменить.
Мадаленна дернула плечом и сердито встала с земли. Семь лет она была хозяйкой в доме, и никак не могла оставить дурацкую сентиментальность, которая просыпалась в ней каждый раз, как только в мыслях появлялся образ отца.
Эмалированные часы показывали три дня, солнце начинало припекать так, что песок хрустел под каждым шагом, и она выудила из кармана помятую кепку с согнутыми полями, она ее нашла в один из дней, когда разбирала мусор на чердаке, стараясь найти подшивку журналов «Взгляд».
Журналы она так и не нашла (потом оказалось, что бабушка сожгла все экземпляры), зато под руку ей попалась коробка воспоминаний мамы, откуда кепка и была взята и в ту же секунду победно водружена на голову. С той поры Мадаленна с ней расставалась.
Дорога начала идти в гору, и она старалась дышать носом, однако это не всегда получалось, и временами она останавливалась посмотреть на пейзаж. За горой была деревня; летом она утопала в зеленой листве и синем небе, и был виден только высокий шпиль церкви; осенью из-под кривых веток виднелись милые фасады домов, и в детстве Мадаленна часто представляла,