Трудная дорога к морю житейскому. Иван Александрович Мордвинкин
нить полноту стакана, который наполовину. Артёма никогда не интересовало наполнение этого стакана, он ненавидел сам стакан.
Другими словами, ненавидел он весь пресловутый «этот мир», в котором гнездилось Человечество, ненавидел всё это Человечество, любое человеческое общество оптом и всякого человека в розницу.
Ненависть толкала его вон, и он уходил, убегал и уезжал от окружающих его людей, стараясь от них оторваться.
Как будто был с ними связан.
Но там, куда он бежал, ему встречались другие люди, разнящиеся только именами и типажами лиц.
Так Артём попал в лес.
Как он понял сразу же, выбранный им лес представлял собой плавную возвышенность, поросшую травами, кустарниками и деревьями. Не более. Так себе развлечение, но безлюдное.
С утра Артём соскочил с такси прямо на трассе посреди дикой природной пустоты, не мешкая соскользнул с дорожной насыпи и, продираясь сквозь мелкие кустарники и тянущиеся наружу ветви лесной опушки, проник в безлюдный биом «лес дикий». Усмехнулся, приметив нанесенную синей краской пометку лесника на особенно крупном дереве – не дикий лес, и ринулся в самую гущу, стремясь как можно скорее уйти в такие дебри, где не будет слышно автострады.
Очень нескоро он углубился в лесную тишину, хотя и не тратил сил на тяжёлый и бессмысленный подъем в гору, а пробирался поперёк склона. Наконец, внимательно вслушавшись, он различил только шелест листвы в верхушках деревьев, чирканье и посвистывание птиц и тихое журчанье ручья где-то внизу склона. Никаких звуков шоссе.
Вот и благословенное безлюдье.
Справа, если смотреть вверх лесного взгорка, Артём увидел замшелый каменный выступ, похожий на задумавшуюся скалу, которая раньше тоже была таким же ищущим одиночества Артёмом и забрела в эту глушь обдумать и осознать. Да так и осталась, не в силах найти ответов и заблудившись в своих противоречиях.
Как и эта скала, Артём тоже всегда был один. От самого рождения он скользил по отведённому, не выбранному направлению: родильное отделение, детский дом, училище, служба в армии, работа. Простенький путь. И, чем дальше от старта, тем больше иллюзий выбора. Но выбор предопределил себя сам, став заложником рождения Артёма от неизвестной, которая заскочила в роддом, чтобы сбросить побочку своих страстных порывов, и упорхнула дальше, следуя собственному предопределению.
Путь же Артёма, по крайней мере сейчас, тянулся к возвышенности: одинокая скала показалась ему идеальным местом. Здесь он надеялся сказать миру то, что о нем думает. Сбросить маску, так сказать. То есть – заорать во всё горло, стараясь дать ненависти выплеснуться с той силой, с какой она способна была плескаться и выплёскиваться. Слишком уж долго он сдерживал и накапливал этот неистовый, леденящий и обжигающий холод в груди. Пожалуй, от того самого роддома, в ненависти которого он появился на свет. Ну а в детском доме к той ненависти прибавилась уже его собственная, ответная, потом сильно укрепившаяся в училище и пружиной сжавшаяся в армии, поставленная на защелку, заблокированная и вросшая в самую Артёмову сердцевину.
Подъем вышел мучительным. Крутой глинистый склон, притрушенный прелой прошлогодней листвой и поросший чахлыми побегами, оказался влажным и рыхлым. Артём несколько раз соскальзывал к стартовой точке, как к началу игры, которая не забавляла.
Наконец, впиваясь ногтями в плотную глину, он добрался до намеченной вершины, взмокший и запыхавшийся, обессиленно стащил рюкзак, бросил на бледную траву и оперся о каменный выступ, к которому стремился.
Впрочем, рюкзак имел собственные устремления, потому что, получив свободу, тут же покатился обратно, вниз, набирая скорость и подпрыгивая на ухабах, как раздутый тряпичный бочонок.
Артём не вскрикнул, не простонал, не вздохнул. Он, как всегда, когда его раздирала злость, не дрогнул ни одной мышцей лица. Он просто молча проследил весь путь побега, которым проскакал свободолюбивый рюкзак, и до боли сильно упёр большой палец левой руки в указательный, стараясь все чувства передать этому усилию. Боль позволила ему остаться неподвижным и от той злости невредимым, если не считать мушек, летающих перед глазами. Хотя, может, просто это лесные насекомые мельтешили в густом лесном воздухе.
Посидев у камня и восстановив дыхание, он приметил далеко внизу просвет между двух деревьев, в котором исчез рюкзак и, цепляясь за молодые поросли и выдирая их с корнями, с шумом заскользил вниз.
Рюкзака за деревьями не оказалось, но примятая редкая трава выдала беглеца без всякого сочувствия: вещмешок свалился в овраг, на дне которого струился и журчал родник, слышимый в лесной тишине издалека.
Артём подошёл к краю, чтобы оглядеться и прикинуть путь для спуска, но рыхлый и сырой берег предательски подался, двинулся и оборвался, увлекая за собой Артёма и осыпая его листвой, прелью лесной подстилки и комками грунта. И Артём не то, чтобы упал, скорей съехал, но так больно саданулся коленом о каменистое дно оврага, что завалился на бок, схватился за колено и почти вскрикнул от боли. Но, не вскрикнул. Сжал зубы, сильно и натужно шипя с каждым выдохом.
Нельзя