Магия в сердце. Лора Себастьян
х на закате солнца в вечер Зимнего Солнцестояния две девочки подкрадывались к спящему дракодилу. Одна держала пинцет, другая сунула руки в карманы своего голубого хлопчатобумажного платья. Обе тихо и осторожно ступали по болоту, солоноватая вода доходила им почти до колен, и чтобы она не испортила юбки, девочки заранее подвязали их повыше.
– Я не хочу этого делать, – прошептала Ларкин, девочка с пинцетом. Её белокурые волосы были заплетены в две прямые тугие косички, перетянутые обрывками жёлтой ленты. Несколько выбившихся прядок она старательно убирала за уши.
– Но ты же хочешь чешуйку, – шепнула в ответ другая девочка, Корделия. Она была выше на пару дюймов, и волосы у неё были цвета коры красного дерева. Эти волосы отчаянно нуждались в расчёсывании, но девочку это ничуть не беспокоило. Внешность Корделии свидетельствовала об отсутствии любви к порядку. Даже её небесно-голубое платье – лучшее, которое у неё было, – выглядело безнадёжно измятым.
Ларкин не хотела чешуйку. Она нуждалась в этой чешуйке. Но не было времени объяснять: они уже опаздывали, да и в любом случае Ларкин не была уверена, что Корделия поймёт разницу между «хотела» и «нуждалась». Ларкин вообще не думала, что Корделия знает, каково это – нуждаться в чём-либо. Она знала лишь то, что может получить всё.
Она отогнала прочь приступ зависти и сосредоточилась на спящем дракодиле.
– А ты сама не можешь это сделать? – спросила она у подруги, но Корделия покачала головой.
– Это должна сделать ты. И не смотри с таким ужасом – это всего лишь дракодил, – сказала она, стараясь, однако, говорить тихо, чтобы не привлекать его внимание.
– Дракодил с острыми зубами, когтями и пастью, достаточно большой, чтобы проглотить меня целиком, – пробормотала Ларкин себе под нос, подходя ближе к спящему зверю на шаг, потом ещё на шаг. Корделия держалась рядом с ней.
– Спящий дракодил, чья большая пасть годится только на то, чтобы храпеть, – возразила Корделия. – Кроме того, они смирные. Ты же знаешь это.
Ларкин действительно это знала. Она знала это так же, как знала, что жар-мошки, озаряющие своим светом баньяновые деревья, всегда в конце концов оживают и загораются снова, или что болотницы, плавающие в Соблазн-реке, скорее иллюзия, чем кровь и плоть. Но сколько бы она ни твердила себе, что всё это правда, было трудно помнить об этом, когда она сталкивалась лицом к лицу с существами, о которых шла речь.
Особенно когда лицо… морда этого существа была такой большой, чешуйчатой и зубастой.
– Не будь таким ребёнком, – прошептала Корделия, подталкивая Ларкин вперёд.
Ларкин бросила на Корделию сердитый взгляд, а затем снова повернулась к существу, распростёртому на бревне; его когтистые лапы свисали вниз по сторонам туловища, касаясь воды, глаза были закрыты. Авокадово-зелёные крылья ниспадали вдоль спины. Дракодил был настолько неподвижен, что его можно было бы счесть каменным изваянием, поросшим мхом, вот только ноздри его слегка раздувались, а грудь ритмично вздымалась и опадала.
Ларкин оглянулась на Корделию, надеясь, что подруга остановит её, но та лишь пристально смотрела на неё, и в её тёмно-карих глазах читался вызов. В сознании Ларкин эхом прозвучали слова Корделии: «Не будь таким ребёнком».
Ларкин вовсе не была ребёнком. Ей было одиннадцать лет – всего на несколько месяцев меньше, чем Корделии, которой только что исполнилось двенадцать, хотя иногда это небольшое различие казалось вечностью. Они были почти ровесницами, но Корделия всегда казалась намного старше и мудрее, а Ларкин всегда чувствовала себя… ну да, ребёнком по сравнению с ней. Но сейчас она была полна решимости доказать Корделии и себе, что подруга не права. Расправив плечи, Ларкин шагнула ближе к дракодилу – раз, потом ещё раз, – следя за тем, как вздымается и опадает его грудь. Солнце только что коснулось горизонта, и это означало, что они с Корделией действительно опаздывали на праздник Солнцестояния.
Часть её существа отчаянно желала бросить эту затею, уйти подальше от дракодила и бежать на вечеринку, пока они не пропустили все лучшие угощения, но они не могли уйти, не заполучив эту чешуйку. Чем отказаться от своей затеи, Ларкин предпочла бы вообще пропустить праздник, не говоря уже о том, что Корделия назовёт её трусихой тем язвительным тоном, от которого с мангровых деревьев облетали листья… а это будет ещё хуже. На самом деле, решила Ларкин, укус дракодила, наверное, менее страшен, чем этот тон.
Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от зверя, Ларкин приготовила пинцет, который стащила из маминой сумки. Она перехватила его так же, как держала пинцет её мать, когда выщипывала из бровей лишние волоски.
Она всматривалась в широкую спину дракодила, ища идеальную чешуйку: большую, но не слишком большую, яркую, но не слишком яркую, и достаточно некрепко сидящую, чтобы её можно было легко выдрать. Она обнаружила именно такую чешуйку между крыльями дракодила – размером примерно с ноготь большого пальца, такого же цвета, как скошенная трава на солнце.
Дрожащей рукой Ларкин поднесла пинцет к чешуйке и крепко прихватила её край. Затем потянула изо всех сил.
Чешуйка