Папина дочка. Путь от отца земного к Отцу Небесному. Наталья Москвитина
сказать это Богу.
Ничего особого не произошло. Вообще ничего. Я просто поняла, что надо.
Господи, я Твоя, и мне больше никто и не нужен. Иду, ловлю снежинки рукавом, боюсь поскользнуться на крутом склоне, обнимаю сосны, они тут одни живые. Если, конечно, нет лис и волчиц. Мне хорошо и спокойно, потому что я чувствую себя единой со Вселенной. Я – часть этого большого мира, сотворенного Господом.
Остановилась перед обрывом, я знаю, что внизу река. Меня держит ствол сосны, он – мой друг, я с ним вместе смотрю вниз, на мерзлую реку. Лично я ничегошеньки не вижу, но знаю, что и как устроено в этой части леса. И сосна знает, что внизу река, она дает ей живительную влагу. Сосна – владычица, а я так – пришла в гости. Но сейчас мы заговорщики. Говорю ей это и прощаюсь, пора идти дальше.
Осенние сапоги не слушаются, не держат дорогу, норовят меня посадить в снег, а уши под платком мерзнут. Нашла заснеженный пенек, села и перевязала платок получше, посмотрела по привычке в телефон, убедилась, что никому не нужна, и это прекрасно. Я иду на дело, и мне никто не смеет даже помешать.
Дорога виляет, я присматриваюсь и иногда врезаюсь в ветки, стараюсь не спешить, чтобы не быть отброшенной назад лапой дерева.
Еще чуть-чуть – и я выйду к полю. Почему-то мне надо именно туда. Как-то особо я не продумывала путь. Но ноги вынесли, а сердце чуяло там высоту и простор. Я шла туда, где должен был состояться разговор.
Я в поле. Широкое и щедрое полотно земли покрыто белой скатертью, снег хрустит под моими ногами, тут никто не ходил уже с неделю, а может, с две. Тут все ждет меня давно, и я додумалась наконец прийти. Меня это забавит. «Времени не было у нее!» А снег покрывал землю саваном и ждал. Покорный.
Я тут, Пап. На секунды остановилась, прислушалась, посмотрела в небо. Темные тучи заволокли купол, но Он здесь, рядом, и поэтому так спокойно. Ноги сами повели меня в центр, я остановилась, лишь когда почувствовала, что пришла.
И тут же будто кто-то неведомый ставит меня на колени. Перед Отцом, перед Тем, Кому служу и молюсь, с Кем сора-дуюсь и плачу ночами. С Ним все. А без Него ничего.
Я поднимаю к небу глаза и руки и говорю вслух слова моей бесконечной благодарности. Мне есть за что благодарить Отца, я вижу и чувствую Его участие в моей жизни. Слова режут воздух и, будто ворох снежинок, несутся вверх. Через секунды тучи прореживает белая световая полоска. Вижу, но не замолкаю. Говорю, не запинаясь, от сердца, переживая только радость и какое-то детское счастье.
Небо открылось, будто вспоротое ножом. Из трещины на меня смотрела полная и чистая луна. Она была не за тучами, а тут, передо мной, вывалившись из этого черного дыма.
Я говорила и говорила, стоя на коленях в темном поле, освещенном глазом с неба. Мои руки были подняты вверх, и вся я была направлена к небесной вертикали. Где-то за луной плыли тучи, а луна, очень большая, не помещающаяся в глазницу из темных облаков, смотрела на меня одобряюще.
Слово за слово речь текла, и мне казалось, что слова рождаются не в сознании, а где-то в сердце, и весь мой организм жил в эти минуты не по земным меркам. По-другому билось сердце, дышали легкие и циркулировала кровь. Может быть, и время текло совсем иначе.
Когда я закончила и этот поток моих слов просто сам собой иссяк, луна подтянулась назад в открытое пространство и медленно-медленно, но ощутимо человеческому глазу ушла за тучи. Серые облака спрятали ее за собой. Сначала в небе виднелся белый шрам, как след от выхода. Но еще через минуту небо стало прежним: серым, кривым от разной полноты облаков и обычным.
А я пошла назад. Довольная, радостная, иногда оборачиваясь в сторону поля. Потому что Папа приходил, и это была долгожданная встреча, у которой нет точных дат, но все они заполняют мое сердце, лечат его и делают его бесконечным.
Тата
М ожет, я бы хотела, чтобы все социальные сети исчезли и люди читали бы мысли друг друга более интимно. Открыв чужой дневник. Или получив, как раньше, имейл. Или в железном ящике на первом этаже подъезда подглядев казенную бумагу с маркой. Тогда можно потрогать конверт пальцем через специальные глазницы, достать и жадно начать читать, наступив только на первую ступеньку первого пролета. Среди колясок и велосипедов. Запах конверта смешался бы с запахом сырого подвала.
У меня была учительница английского, которую я нежно люблю в памяти. Пока я помню ее, я жива, как та тринадцатилетняя ученица. А я знаю, что так оно и есть. Она была похожа сама на ученицу: шаловливого, непослушного, немного циничного ребенка в своем переходном безумии. Она любила меня. Как и всех других. Но других она любила в другие часы по расписанию. Я ей это прощала, как любимому мужу прощают преходящих любовниц: «Ну, вот он у меня такой». «Такой» для меня была она – учительница, читавшая дневник своей дочери.
Мне нравилось это. Вернее, как и зачем это делалось. У моей учительницы была десятилетняя дочь. Она вела дневник и прятала его под ковер. А ее мама доставала его, читала и делала полезные для себя выводы. Но главное – снова аккуратно прятала тетрадь, сохраняя до миллиметра аутентичность закладки рукописи. Дочка была счастлива,