А кто она, собственно, такая?. Виктор Некрасов

      Вот наш молодой офицер входит в палатку, над которой развевается белый флаг, который в те времена вовсе не означал капитуляцию. Он отмечал командирский шатёр, преториум, попросту говоря.

      За столом в этой генеральской палатке сидит префект лагеря (praefectus castrorum) по имени Тускулан. Этот префектус кастрорум формально считается в легионе третьим по старшинству командиром после легата и широкополосного трибуна, но с точки зрения опыта и военных знаний этот чин, несомненно, наивысший. И вот, этот видавший всякие виды профессионал подводит трибуна к окну палатки и показывает на плац.

      – Сегодня прибывает большая партия тиронов, новобранцев, значит, зелёных. Я хотел бы, Констанций, чтобы ты ввёл их в курс дела.

      Констанций – рослый и плечистый парень, одетый в короткую военную тогу-трабею1, под которой виднеется туника с двумя узкими вертикальными полосками пурпурного цвета. Это военная форма трибуна – офицера, который обычно командует двумя когортами. Для большинства трибунов должность в легионе была лишь очередной ступенькой служебной лестницы, и вся военная наука быстро забывалась при присвоении следующего звания эдила. Но не таким был трибун Констанций – он вникал во все тонкости военного дела и с азартом соревновался с самыми опытными легионерами, прослужившими в армии не один десяток лет. За это его уважали подчинённые и ценили старшие по званию командиры.

      – Почему я, ведь есть у нас более опытные центурионы? – заскромничал Констанций.

      – У тебя лучше язык подвешен, – улыбнулся Тускулан.

      – Только язык? – разочарованно спросил трибун.

      – Как у тебя все остальное подвешено – я не в курсе, но тут надо найти слова, которые вдохновили бы призывников на усердное освоение своей профессии. И ещё один интимный вопрос: когда ты, наконец, ангустиклавку пришьёшь к тунике?

      «Ангустиклавка» на казарменном жаргоне как раз и означала узкую полосу туники, символ офицерского звания.

      – Бывают ситуации, когда мне тактически более выгодно не выглядеть военным, и тогда я её, эту полоску, снимаю для маскировки, – пояснил Констанций, доверительно понизив голос. – Например, преподаватели физики почему-то боятся военных и начинают путать массу с весом.

      Однако Тускулан не поддержал игривый тон подчинённого.

      – А что, если я начну расценивать каждое такое снимание знака отличия как дезертирство из армии? – жёстко спросил он. – Сделай так, чтобы мы на эту тему больше не говорили! – потом посмотрел на сникшего трибуна и немного смягчил выражение лица. – Армия, Констанций, опирается на дисциплину и устав, неужели ты до сих пор этого не понял?

      – Уставом врага не одолеть, – насупился Констанций. – Победу приносят только нестандартные решения!

      – До нестандартных решений дорасти надо! – разозлился Тускулан. – Нестандартность должна естественно произрастать из стандартности! А если каждый сопляк начнёт засорять армию своей неповторимостью… – префект посмотрел на мрачного трибуна, осадил нарастающий гнев и улыбнулся. – Ну, что скривило твои уста и раздуло твои ланиты? Так, кажется, твои поэты любимые пишут. Имеются какие-то вопросы?

      – Тебе по уставу или по совести, командир?

      – Конечно, по уставу!

      – Тогда: слушаюсь, мой командир! – гаркнул Констанций, резко развернулся и направился к выходу.

      – Стой, Констанций! А если по совести?

      – А по совести дольше будет.

      – А я не тороплюсь. Излагай!

      – Хорошо, излагаю: для творческого применения талантов на поле боя, полководец должен чувствовать себя хозяином ситуации. А эта солдафонщина вытравливает всякую инициативу, она душит в зародыше будущего полководца! Его уже никогда не будет, талантливого стратега! Следовательно, твоя дисциплина подрывает боеспособность войск на будущие времена. И ради чего? Чтобы порадовать начальственный взор пришитой по уставу ленточкой? – Констанций покачал повёрнутыми вверх ладонями, как бы сравнивая веса в них. – С одной стороны успех в бою, с другой – какая-то дурацкая ленточка.

      – Инициатива и творчество, это, конечно, хорошо. Только это для отдельных лиц, достигших определённой степени