Закон о детях. Иэн Макьюэн
на тридцать лет назад за пятьдесят фунтов. Возможно, фальшивая. Под ней в центре круглого орехового стола синяя ваза. Когда появилась, не вспомнить. И когда в ней цветы стояли последний раз. Камин не разжигали год. Почернелые дождевые капли изредка падают в топку, стучат по скомканной желтой газете. Широкие лощеные половицы застелены бухарским ковром. На краю поля зрения кабинетный рояль, на глубоком черном лаке крышки семейные фотографии в серебряных рамках. На полу рядом с шезлонгом, под рукой – проект судебного решения.
Фиона лежала в шезлонге, с желанием, чтобы все это провалилось в тартарары. В руке у нее был второй стакан разбавленного виски. Она еще не отошла после тяжелого объяснения с мужем – внутри затаилась дрожь. Она редко пила, но «Талискер» с водой из-под крана успокаивал, и она подумывала, не пойти ли ей к буфету за третьим стаканом. Поменьше виски, побольше воды, потому что завтра в суд, а сейчас она была дежурным судьей, и по срочному делу к ней могли обратиться в любое время – хотя она еще не оправилась. Он сделал возмутительное заявление, повесил на нее невыносимый груз. Впервые за много лет она кричала, и слабое эхо еще звенело у нее в ушах. «Идиот! Ты идиот, твою мать!» Она не ругалась вслух со времен беззаботной ранней юности, когда наездами бывала в Ньюкасле. Правда, в мыслях крепкое словцо возникало иной раз, когда слышала корыстные показания или ссылку на не относящуюся к делу статью закона.
А потом, после недолгой паузы, задыхаясь от негодования, сказала громко и не меньше, чем два раза: «Как ты смеешь!»
Это даже не было вопросом, но он спокойно ответил: «Мне это нужно. Мне пятьдесят девять лет. Это мой последний заход. Доказательств загробной жизни я пока не слышал».
Претенциозное замечание, и она не нашлась с ответом. Просто смотрела на него – возможно, раскрыв рот. Теперь, в шезлонге, задний ум сработал, реплика нашлась. «Пятьдесят девять? Джек, тебе шестьдесят! Это жалко, это пошло».
На самом деле ей удалось выдавить: «Это просто смехотворно».
«Фиона, когда мы последний раз спали?»
Когда? Он и раньше спрашивал об этом, иногда жалобно, а иногда ворчливо. Но недавнее прошлое, заполненное делами, бывает трудно разобрать в памяти. Отделение по делам семьи было загружено странными конфликтами, особыми ходатайствами со ссылками на новые факты, полуправдами об интимных делах, экзотическими обвинениями. Как и во всех других отраслях судопроизводства, тонкие детали и обстоятельства надо было схватывать быстро. На прошлой неделе она рассматривала спор разводящихся родителей-евреев, в разной степени ортодоксальных, по поводу образования их дочерей. Проект решения лежал рядом с ней на полу. А завтра снова предстанет перед ней отчаявшаяся англичанка, худая, бледная, образованная и, несмотря на заверения суда, убежденная в том, что дочь у нее отнимет отец, марокканский бизнесмен, правоверный мусульманин, и увезет в Рабат, где он намерен обосноваться и начать новую жизнь. В остальном – обычные тяжбы о местопребывании детей, о домах, пенсиях, заработках, наследствах. В Высокий суд обращаются обеспеченные люди. Богатство чаще всего не приносит продолжительного счастья. Родители быстро осваиваются с новым лексиконом и формальностями законоотправления и сами изумляются, что ведут ожесточенную борьбу с тем, кого они когда-то любили. А за кулисами мальчики и девочки, которых в документах называют по именам, испуганные маленькие Бены и Сары, прижавшись друг к другу, ждут, когда боги над ними доведут сражение до победного конца – в Суде по семейным делам, в Высоком суде и, наконец, в Апелляционном.
У всех этих горестей было много общего – люди похожи, – но она не переставала дивиться. Она верила, что вносит разумность в безнадежные ситуации. И в целом верила в нормы семейного права. В оптимистические минуты считала важной вехой в развитии цивилизации законодательный акт, поставивший нужды ребенка выше родительских. Дни ее были заполнены, а вечерами в последнее время – то разные ужины, иногда в Миддл-темпле[1], по случаю выхода коллеги на пенсию, то концерт в Кингс-Плейсе (Шуберт, Скрябин) – и такси, метро, забрать вещи из чистки, составить письмо насчет спецшколы для сына уборщицы, аутиста, и, наконец, сон. А когда был секс? Теперь уже и не вспомнить.
– Я не веду записей.
Муж развел руками: ваша честь, я закончил…
Он прошел в другой конец комнаты и налил себе виски – теперь он пил «Талискер». Последнее время он как будто стал выше, двигался живее. Пока он стоял спиной к ней, ее охватило ледяное предчувствие отверженности, унижения – ее оставят ради молодой женщины, покинут, ненужную и одинокую. Подумала: может, просто согласиться на все, чего он хочет, – но отбросила эту мысль.
Он вернулся к ней со своим стаканом. Белого вина не предложил, как обычно делал в это время.
– Чего ты хочешь, Джек?
– Я хочу завести роман.
– Ты хочешь развода?
– Нет. Хочу, чтобы все оставалось по-прежнему. Без обмана.
– Не понимаю.
– Понимаешь. Не ты ли однажды сказала, что в долгом браке пары приходят к отношениям брата и сестры? Мы пришли, Фиона. Я стал тебе братом. Это уютно
Линкольнз-инн, Миддл-темпл, а также Иннер-темпл и Грейз-инн – четыре судебных инна, корпорации барристеров, т. е. адвокатов, имеющих право выступать в высших судах.