Раннее (сборник). Александр Солженицын

      Задолго до свету ликуют рельсы ржавые.

      Похлёбка с рыбкой кошачьей, мучная затирка.

      В прохуженном, пролатанном томительный развод.

      Идут работать лагери! И наша каторга

      Четырежды клеймённая идёт.

      Так будет год. И десять так. И так же двадцать пять.

      Всё то же самое. Опять. Опять.

      Обыскивать. Считать. Обыскивать. Считать.

      Запястья за спину, покорные, по пять,

      Бушлаты чёрные, вступаем меж тулупов,

      Как медных статуй в отблесках кострового огня,

      И, спины сгорбивши, глаза потупив,

      Идём, как будто бы кого-то хороня.

      Да каждый день и хоронят кого-нибудь –

      На палец бирку голому. Для верности – прокол штыка…

      Заря.

      И – день.

      Жестоко-медленно катится солнце по небу,

      Искрит о землю мёрзлую безсильная кирка.

      Не будет, не было сверкающего мира!

      Портянка в инее – повязкой у лица{1},

      О кашах спор да окрик бригадира, –

      И – день, и – день, и – нет ему конца!

      К закату стынет степь. Встаёт луна багровым диском.

      Во тьме толкаемся, скользим, спешим к себе в загон,

      Бригадами суровыми

      Врываемся в столовую,

      Где доходягу, лижущего миски,

      Казнит презреньем лагерный закон.

      Глотаешь жадно щи, не видя где ты, с кем ты, –

      А через стол, в пару, над глиняной посудой,

      То обнищалое лицо интеллигента,

      То дистрофией обезволенная удаль.

      Но тот, кто время здесь расчёл, – расчёл его неплохо.

      Не обменяться словом нам, лишь только вздохом.

      Опять, опять гудит над лагерем звонок.

      Тебе в один барак, а мне в другой.

      Проверка. Строем под замок.

      Отбой.

      Не кончено, не верь! – Я знаю, жду, но мне

      Не победить, не разомкнуть ни на щель век усталых.

      Едва уснём – звонок!! И в ослепительно торжественной луне

      Мы, как в плащах комических, выходим в одеялах.

      Выходим клокоча, выходим проклиная,

      До самых звёзд безжалостных всё вымерзло, всё ярко, –

      И вдруг из репродуктора, рыдая,

      Наплывом нанесёт бетховенское largo.

      Я встрепенусь, едва его услышу,

      Я обернусь к нему огрубнувшим лицом, –

      Кто и когда узнает и напишет

      Об этом обо всём?

      Со светлым пониманием, не в гневе –

      И надобно теперь писать, теперь! Довлеет злоба дневи,

      Но равнодушен день к минувшим дням.

      Едва ворочаются мысли жерновами,

      Чуть вспыхнет свет в душе по временам –

      «Но и в цепях должны свершить мы сами

      Тот круг, что боги очертили нам»!{2}

      Свой круг начну и я. И поведу – стихами:

      Созвучной, мерной, может быть, сумею уберечь

      Такой ценой открывшуюся речь!

      Тогда напрасно вы по телу шарить станете –

      Вот я. Весь – ваш. Ни клока, ни строки!

      А к чуду Божьему, к неистребимой нашей памяти

      Вы не дотянете палаческой руки!!!

      Вступление