30/30. Стишки. Евгений Финкель

      Соседка-татарка со скороваркой

      шаркала по коридору туда.

      Соседка-татарка со сковородкой

      шаркала по коридору обратно.

      А я чертыхался и думал:

      будь она интеллигентной женщиной,

      постучалась бы, спросила: «Дома?»

      И пили бы мы чай с малиной,

      а я бы нашептывал: «Не горячо?

      Дай подую…»

      Тополь.

      Твои пальцы длинны,

      тонки,

      стремительны,

      неподвижны.

      На них

      мягко набухают почки.

      Тополь.

      Недалеко от

      пахнущей клеем почты.

      Почти

      в двух шагах от

      школы Гнесиных.

      Твои пальцы поднесены

      к глазам.

      Глаза закрыты.

      Ты думаешь обо мне.

      А в окне

      тополь.

      Тополь

      видит в окне

      тебя.

      Ты не думаешь обо мне.

      Прелюдия:

      пальцы подвижны, лживы, тонки,

      словно пальцы ребенка,

      растопырены к свету —

      только бы не ослепнуть!

      Тише.

      Еще тише.

      И неожиданно оборвать

      на высокой и тихой ноте.

      Закурить сигарету,

      поцарапать ногтями ногти.

      Встань,

      выгляни в окно:

      тополь

      видит тебя в окне.

      Это – я.

      Ты думаешь обо мне.

      Еще вчера ничего этого не было.

      Не было одиночества. И из чайника не хлебал я

      кипяченую воду, еще теплую;

      и не выкуривал первую за ночь сигарету в темную

      духоту улицы, не гасил окурок

      о вишневые косточки в пепельнице, и хмуро

      не прислушивался к татарской речи,

      завораживающей непостижимостью. Нечем

      укутать горло. Переводил Лоуренса.

      Хоть бы пришел кто, принес хоть какого винца,

      хоть бы нес чепуху. И ни о чем не спорить.

      Скоро наступит утро. Скоро

      поедут машины поливать

      невыспавшийся асфальт. В пять

      уже рассветет. Как будет

      по-татарски «не будите меня люди»?

      По-английски это будет звучать мрачновато.

      Проще заложить уши обычной ватой.

      Что еще? Не забыть сходить за хлебом. А

      еще вчера ничего этого не было.

      Мы спрячем в ладони губы,

      а плавники – в океане,

      и будем немы, как рыбы

      на мертвом телеэкране.

      Тихие рыбы слепы,

      тихие рыбы глухи,

      им не услышать слева

      от них пролетевшей мухи.

      Зато эти рыбы дышат

      в ладони; друг к другу в море

      они подплывают ближе,

      чем люди при разговоре.

      Это я на асфальте мелом

      рисую круглую рожу.

      Меня узнать по манере

      дворничихе не сложно.

      Дворничиха-татарка

      входит с докладом к деду.

      Дед в легкой пижаме (жарко),

      только что отобедал,

      чешет спину чесалкой,

      кряхтит, вздыхает, зевает.

      – Бывает, – говорит, —

      всякое, – говорит, – бывает.

      Каждой клеточкой тела

      согревшись в клетчатой шерсти,

      женщина спит, ей снится

      красочный шелест шествий

      стрекоз, уносимых в море,

      людей, проходящих мимо;

      хочется потесниться

      в постели Третьего Рима;

      хочется сна послаще,

      хочется сна подольше,

      хочется сниться спящей

      в средневековой