Голос. Дарья Доцук
минуту, полчаса, час. Лекарства подавляют некоторые симптомы. А вот со страхом придется бороться самой. Или стоит все-таки рассказать кому-то о своих чувствах?
Поездка в Калининград к бабушке – шанс вернуться к нормальной жизни, ведь там никто не знает о том, что случилось, и можно не бояться косых взглядов и неудобного молчания.
Как освободиться от страха? Где найти точку опоры и силы жить дальше?..
1
Это случилось 21 ноября в 8:14 утра. Несколько секунд, которые длятся слишком долго. Которые ты будешь носить в себе и проживать снова и снова, как будто остальные воспоминания стерты.
У меня не было никаких предчувствий. Я ехала в школу. До школы две остановки на метро, всего четыре минуты. Скоро эти четыре минуты покажутся мне пропастью.
Сегодня тест по физике. Зато после уроков можно поехать в книжный и спокойно провести там часа два-три. В том, что будет физика и будет книжный, я была уверена так же, как в том, что второго октября становлюсь на год старше.
Поезд гудел, свистел, грохотал и раскачивался. Скрежетал по рельсам – из-под колес, наверное, брызгали искры. Так мне, во всяком случае, представлялось. Горячие искры, как от сварочного аппарата. В детстве кто-то из мальчишек сказал, что, если посмотреть на сварочные искры, – ослепнешь. И я до сих пор опускаю глаза, когда вижу оранжевый фонтан, бьющий сварщику в маску. Там точно искры, под колесами.
Поезд вильнул, и мужчина в колючем пальто навалился на меня, отдавил тяжелым ботинком ногу. Утренние попутчики – худшие. Сонные, злые, незавтракавшие, вся работа впереди. Вечерние получше – едва живые, но все же не такие безнадежные, они уже отмучились и знают: скоро неуклюжий поезд доставит их домой, к ужину и дивану.
Я читаю с телефона, кое-как раскорячившись между чьих-то спин, плеч, рюкзаков, – вся в напряжении, чтобы удержать равновесие. Все какие-то сердитые. Может, потому, что никак не выпадет снег. Отец тоже приходит с работы раздраженный больше обычного и говорит, что все кругом психи. У него свое поверье: «Вот ляжет снег – психи успокоятся».
А я не люблю снег.
Казалось, худшее, что могло со мной случиться, – это зима.
Я до сих пор не могу разобраться: в тот день, 21 ноября, ничего плохого не должно было произойти. Просто не имело права.
Поезд вынырнул из тоннеля. На платформе уже нетерпеливо выстроились пассажиры, готовые запрыгнуть внутрь.
Все было как всегда.
А потом произошел взрыв.
2
И вот теперь, полгода спустя, я здесь, у бабушки в Кёниге[1]. По стеклу струится дождь, и я наблюдаю за каплями: они скользят, сливаются друг с другом. Преголя[2] ловит неверное отражение Рыбной деревни и переливается таинственно, как змеиная кожа. Вообще-то это не настоящая деревня, это новые здания в довоенном немецком стиле. Наверное, они нужны для того, чтобы отвлекать внимание от «хрущевок» на заднем плане. И чтобы туристам и молодоженам было где фотографироваться. А вот белая башня-маяк ничего.
Рассматриваю старую фотографию конца 40-х. Она матовая и как будто теплая. На ней молодые Тишкины – мои прабабушка и прадедушка – и бабушка Надя, совсем еще малышка. Они настороженно смотрят в камеру, словно фотографироваться для них – тяжкая обязанность. А может, дело в старой немецкой кирхе, которая виднеется у них за спиной. Может, именно она, обезглавленная не то английским, не то советским снарядом, наводит ужас на Тишкиных?
На башне уцелели огромные часы с тяжелыми стрелками. Показывают двадцать минут седьмого. Еще по немецкому времени. Что-то тревожное рвется наружу с этой фотографии. Я вглядываюсь в напряженные лица Тишкиных и прячу фотографию в книгу.
Дождь усиливается. Капли бьются о стекло, как бестолковые прозрачные букашки. «Википедия» говорит, в Кёниге в среднем тридцать четыре ясных дня в году. Остальные дни принадлежат ветру, дождю и мраку. Город вечной осени. Я проводила здесь по три недели каждое лето – а лета так ни разу и не увидела. Посмотрим, повезет ли в этом году.
В старину неугодных жен и глупых детей ссылали в какой-нибудь монастырь, чтобы не было стыдно перед соседями. Вот и меня… Вернее, я сама решила устраниться. Родителям нужно от меня отдохнуть, а то я уже стала их личным домашним дементором. Им нужна целеустремленная дочь-отличница, которую можно с гордостью показывать друзьям, а не беспомощное создание, которое даже из дома выйти не может.
Конечно, никуда бы меня не отпустили, если бы врач не сказал, что смена обстановки и свежий воздух пойдут мне на пользу. Главное, чтобы лекарство не забывала принимать. Насчет этого он может не беспокоиться, забыть о лекарстве я уже не в состоянии.
Перед отъездом мама все равно искала повод меня оставить. Зачем? Понимала ведь, что нам всем нужна передышка. Так хотелось оказаться где-нибудь, где никто не знает, что у меня диагноз.
Одноклассники вели себя странно: списать не просили, даже не заговаривали со мной лишний раз. Ну правда, о чем говорить с жертвой теракта? А если
Кёниг – прозвище Калининграда, сокращение от старого названия Кёнигсберг.
Преголя – река.