Навру с три короба. Pulp Fiction. Михаил Буканов
й мужик, одетый в костюм королевского егеря, вооруженный длинным мечом и арбалетом, сопровождал молодую красивую девушку. Причём, тоже одетую не по погоде. Весь её туалет составляло длинное платье и маленькая корона принцессы. Были ли у неё какие-либо туфли, определить не представлялось возможным. Сугробы и длинный подол не позволяли это сделать. Чертыхаясь и, время от времени, утопая в сугробах парочка всё дальше и дальше уходила в лес. Кроме затруднявшего движения меча, путавшегося под ногами и застревавшего между ног, егерь, закинув перевязь арбалета за спину, тащил огромную мраморную плиту, u не простую, а могильную. С краткой надписью, сообщавшей годы жизни и смерти сопровождаемой им принцессы. Месяц и число дней последнего года на надгробном постаменте были сегодняшними, cледовательно, принцессе оставалось жить совсем немного, u она начала об этом догадываться! Внезапно остановившись посреди глубокого сугроба, при свете полной луны, принцесса обратилась к сопровождающему: Послушайте, почтеннейший! Вы по зимнему лесу ходить не устали? Какие инструкции вы получили от моей мачехи? Я что, должна замёрзнуть случайно? Пропасть среди хищных зверей? Утонуть в незамерзающем болотном омуте? Вы, милейший, скучный, несносный человек. Ходим мы с вами, ходим, а вы что? Анекдот что ли бы какой скабрезный рассказали, смешное происшествие в лицах воспроизвели. Нет! С маниакальным упорством, тащите мой надгробный обелиск, молча сопите и не разговариваете. Да вы, сударь, невежда! Кто это учил вас манерам таким? Вам не егерем быть, не казнить принцесс, а чучелом вороньим работать. Немедленно изложите ситуацию, а то я за себя не ручаюсь. Я ещё не решила, что буду делать, пугаться, сопротивляться, или в амбиции впадать, но вам от этого нисколько легче не будет. Что же вы молчите? Излагайте! Сколько можно молодую принцессу по морозу таскать, вы, изюбрь недотраханный? Отвечать извольте, и немедленно! Мужчина, казалось, даже опешил от произнесённого юной особой речитатива. Ничего подобного из уст беспомощной жертвы он никоим образом не ожидал. Мраморная плита, вырвавшись из промороженных, казалось бы, до костей рук, скользнула в глубокий сугроб. Ваше юное Высочество, – ответствовал егерь, – по полученному приказу я должен Вас завести в глубокий, жуткий и тёмный лес, привязать к дереву и убить. Сексуальное оскорбление действием тоже не исключалось, некоторым даже образом рекомендовалось к применению. Предлагалось охально вас изобидеть, да так, что бы другим неповадно было. Я точно не знаю, это как и куда, но спрашивать побоялся. Затем, предварительно зверски вырезав у Вас сердце, должен я опустить ваше Высочество в страшную могилу и обозначить её надгробной плитой, a сердце принести матушке вашей приёмной, королеве-мачехе! Ферштеен? Их ферштее дих, – отвечала острая на язык принцесса. Ты бы ещё на южный вариант гонконгского перешёл. Чего ты мне на немецком-то? А до этого, мы на каком языке говорили? Молчишь, хорёк трясогузочный? Ну, молчи, молчи! Будет и на моей улице праздник, приедет Еруслан Лазаревич, друг мой сердечный из Джерузалема! Вот тогда ты, и иже с вами поймёте, почём сотня гребешков! Сволота, скотиной недопереваренная! Немедленно, костёр разводи, дичь какую прибей, сумерничать будем. Заодно, о делах твоих скорбных поговорим. Может быть ещё и живым уйдёшь! А насчёт мороза, так я тебя на понт взяла. Отец с мальства моего всю зиму дочуру в проруби купаться и нырять заставлял, по сугробам босиком бегать. Мне путешествие наше до всеобщей электрификации. Тебя, по-юности, задрыгу, пожалела. Pасстанься ты с плитой, олух царя небесного. Кто там проверит под такими сугробами, где она находиться будет? Через полчаса костёр весело горел, на вертеле, сварганенном из меча, егерь крутил над огнём трёх убитых зайцев. Полупустая фляга приличного размера, ранее висевшая на поясе, теперь переходила из мужских натруженных рук в тонкие девичьи пальчики. Гармония была полной, завершилась она приятным сном у костра под одним плащом. Несмотря на трескучий мороз, поспать часа два удалось. Светало. Сомнения и угрызения совести вместе с ознобом пробирали до костёй егеря. Что делать? – этот вопрос встал перед ним во всей своей угрожающей объёмности. Проснувшаяся принцеса быстро умылась снегом до пояса и заговорила. Опомнился? Совесть старого служаку гложет? А какие ты мне клятвы вчера давал? Какие обещания, вплоть до немедленного предложения руки и сердца. Дрючёк старый! Хочешь и рыбку съесть, и на тонкие девичьи плечи сесть? Хорошо, есть кому за тебя подумать, фиш-филе магдональдское. Меня к близко живущим гномам отведёшь, я там ешё не была! Слышала я, шалуны они порядочные. Не то что друг друга, лису не оформив не пропустят! Сам вон три сердца заячих возьми и матушке моей, мачехе гнуснопрославленной, предъяви. Есть у меня крепкое подозрение, что в морге она никогда не была, ничего про внутреннее устройство принцесс не знает, так что такие внутренние органы сойдут. Давай хлебнём по совсем последней, зайчатину доедим и в путь. Как поют наши гренадёры: В путь, в путь, в путь к кому-нибудь, а для тебя пехота, есть маркитанток рота, смотри не позабудь, вдуть, вдуть, вдуть!
Случай с Синдиреллой
Хряет Синдирелла по Бродской, «вся такая воздушная, к поцелуям зовущая», ветерок лёгкий мятые лохмотья раздувает, а пепел с золой по ветру лёгким шлейфом в грядущее улетают. Идёт дева сия, прихрамывает слегка, а в голове