Кто смеется последним. Эрнест Хорнунг
тописцу. Согласиться с подобными ханжескими высказываниями я, разумеется, не могу. Горячо отвергая их в целом, я настаиваю, что сочинения мои – красноречивое предупреждение миру. Раффлс был гением, не получившим признания! Он обладал находчивостью, фантазией, несравненной смелостью и беспримерной выдержкой. Он был стратегом и тактиком, и уж нам-то хорошо известна разница между тем и другим. И такой человек месяцами прятался, как заяц в норе, ни днем, ни ночью не мог показаться на улице, даже переодетым, под угрозой и этот наряд сменить на погребальные одежды. Успех слишком часто оборачивался для нас неприятностями. Как тут было не вспомнить веселые, беззаботные развлечения на крикетной площадке и noctes ambrosiana[1], проведенные в Олбани!
Теперь же к постоянной угрозе быть узнанными прибавилась новая, о которой я не подозревал. Шарманщики-неаполитанцы давно перестали меня волновать, хотя из-за них история Раффлса лишилась страниц, посвященных загадочным событиям в Италии. Но он их не вспоминал, и я выкинул из головы его абсурдные идеи о связи шарманщиков с каморрой и о слежке за ним. Как говорится, с глаз долой, из сердца вон. И вот однажды осенним вечером – боже меня упаси попусту нагонять страх на доверчивых читателей, – однажды осенним вечером мы присмотрели особняк на Пэлис-Гарденс, но, когда приблизились к нему, Раффлс не остановился. Улица была пустынна, окна темны. Тем не менее Раффлс взял меня под руку, и без единого слова мы двинулись дальше. Дойдя до Ноттинг-Хилла, быстро свернули налево, еще быстрей миновали Сильвер-стрит, покружили по боковым улицам и, промчавшись по Хай-стрит, вдруг оказались у собственного дома.
– А теперь наденьте пижаму, – войдя в квартиру, произнес Раффлс таким строгим тоном, словно речь шла о чем-то важном. Вечер был не по-сентябрьски теплым, и я не стал возражать, хотя, послушно переодевшись и вернувшись в комнату, обнаружил, что мой деспотичный друг еще не снял ни ботинок, ни шляпы. Свет он тоже не включал и, стоя у окна, смотрел через шторы на улицу. Он позволил мне зажечь газ и взял сигарету, не притронувшись к спиртному.
– Вам налить? – спросил я.
– Нет, спасибо.
– Что случилось?
– За нами следили.
– Не может быть!
– Вы хотите сказать, что вы не видели.
– Не понимаю, как вы смогли увидеть, не оборачиваясь.
– Я даже сквозь стены вижу, Кролик.
Я взял бокал и наполнил его с большей щедростью, чем собирался.
– Так вот почему…
– Именно поэтому, – кивнул Раффлс, он был серьезен, и я отставил полный бокал.
– Значит, они шли за нами!
– Начиная от Пэлис-Гарденс.
– Может быть, они отстали на подъеме?
– Может быть, но сейчас один стоит внизу на улице.
Он не шутил, напротив, был очень мрачен. И до сих пор не переоделся, по-видимому считая это ненужным.
– Сыщики в штатском? – со вздохом проговорил я, развивая мысль о переодевании и вспоминая отвратительные полосы, украшавшие меня в неглубоком прошлом. На этот раз я получу вдвойне. В воздухе запахло тюремной баландой… но тут я поймал взгляд Раффлса.
– Кто говорит о полиции, Кролик? Это итальянцы. Они охотятся за моей головой, на вашей они и волоса не тронут, а уж стричь вас наголо им и вовсе ни к чему. Так что пейте и не беспокойтесь обо мне. Я расправлюсь с ними раньше, чем они до меня доберутся.
– Можете рассчитывать на мою помощь!
– Нет, старина, в этом деле я хочу рассчитывать только на себя. Я готовлюсь к нему несколько недель. Первые смутные подозрения возникли, когда снова появились шарманщики-неаполитанцы, а те двое исчезли, выполнив свою задачу. Узнаю каморру, это ее методы. Граф, о котором я рассказывал, занимает в ней, судя по его апломбу, не последнее место. Между ним и шарманщиками длинный ряд промежуточных звеньев. Не удивлюсь, если каждый нищий неаполитанский мороженщик в Лондоне нанят им для слежки. Каморра всесильна! Помните надменного иностранца, позвонившего к нам в дверь вскоре после тех событий? Вы сказали, что у него бархатные глаза.
– Я не думал, что он связан с шарманщиками.
– Конечно, Кролик, иначе вы не пригрозили бы спустить его с лестницы, навлекая на нас новые подозрения. Но дело было сделано, и объяснять его не имело смысла. Зато первое, что я услышал, выглянув затем на улицу, был щелчок фотоаппарата, а первое, что увидел, – бархатные глаза вашего настырного знакомого. Потом – несколько недель назад – все как будто затихло. Они послали мой портрет в Италию для опознания графу Корбуччи.
– Но это только предположения! – воскликнул я. – Вы ничего не знаете наверняка.
– Не знаю, – согласился Раффлс, – но уверен, что прав. Наш ретивый преследователь торчит на углу у почтового ящика. Посмотрите из моей комнаты – там темно – и скажите, что вы о нем думаете.
Незнакомец стоял слишком далеко, не могу поклясться, что узнал его в лицо, но покрой пальто был определенно не английским; башмаки ярко желтели в ровном свете уличного фонаря и не скрипели, когда он
Благоуханные ночи (