Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц. В. Гракхов
чувствительные подушечки моих пальцев. На груди, на ногах, на спине, на плечах – кожа на всём моем теле сгорала, обугливаясь и погибая, открывая огню последний путь к сердцу и душе. Еще одно, наверное последнее, воспоминание настигло меня. Летний вечер пятидесятого года, в открытом кабриолете мы мчимся вдоль берега из Montreux в Lausanne. По левую руку – розово-ртутная поверхность озера, по правую – Роза на желтом сиденье в белом берете, за ней взбирающиеся вверх по склонам холмов виноградники. Темнота спускается на нас, я чувствую и слышу глухой удар о переднюю решетку, я плавно торможу, выхожу из левой двери, иду девять метров назад. На правой обочине валяется труп девушки. Этого не может быть, на дороге никого не было, я трезв, в ясном сознании, я мог сбить зайца, рысь, птицу, но там не было человека. Я наклоняюсь над ней, поворачиваю ее лицо, и на меня застывшими глазами смотрит Роза. «Роза!» – кричу я и поворачиваюсь к автомобилю. Роза выходит из кабины, удивленно смотрит на меня и идет ко мне, с каждым шагом приближаясь к своей гибели. Нас было всего девять, посланцев Сапфира на этой Земле, как одиноко остаться одному.
Пожар-пожар, загудев, взметнулся в последний раз, подвел итог содеянному и схлынул в щели, – пожар-пожар погас. Когда-то, в прежние времена, в стене, соседней с той, на которой было открыто окно в сад, было еще одно окно, выходившее и в парк, и на ров, идущий вдоль дома, – позже при перестройках дома оно было заложено. Я стоял посреди комнаты, опираясь на сучковатую палку из Chamonix, и подумал, – мысль моя не выгорела, – что огонь мог выжечь засохший раствор между старинными кирпичами дома и этой поздней кладкой. Я, кажется, подошел к этому месту и ударил в него тростью – я оказался прав, – от удара в центр бывшего окна вся эта кладка, как пена, вылетела в окружающий воздух и плавно осела внизу в легком тумане кирпично-цементной пыли. Вид из окна, должно быть, был замурован вместе с окном и теперь, когда окно открылось, из него было видно не то, что за ним должно было грезиться сейчас, а истинный вид – в том ускользнувшем от смерти времени, когда не закрывались стены, не смыкались окна и комья земли не засыпали привидевшийся ненадолго мир.
Я стоял у старого окна, и возвращенные в сейчас ставни, распахнутые в парк, дрожали под свежим вечерним ветром. Там за окном я увидел бескрайние земли очищенных стран – я видел цветущий розовый парк и за ним скалу с кварцевым изломом, с которой сбегал кристально прозрачный ручей. Я вдохнул в себя воздух, втекающий через пробоину, и учуял запахи мяты, гвоздики, оливковых рощ и рыбы, плеснувшей красно-серебряными плавниками во рву под окном. Я слышал затихающее урчание грома недавно прошедшей грозы, скрип сосны, еще покачивающейся после июльского ливня, плеск весла на рыбацкой лодке, отплывающей от берега озера на ту сторону, бой часов на ратуше вдали за городскими воротами. Строго расправив крылья, на нижний проем окна спланировал голубь. Я провел рукой по его перьям и ощутил на ладони теплую и слегка пульсирующую птичью плоть, я прижался к проему окна, и неровные его верхний