Зершторен. Александр Александрович Заборских

      После первой части съёмок, уже в тишине, когда актёры протираются влажными полотенцами и одеваются, к нам с писателем подсаживается мой друг, жмёт руку мне и писателю, и я пересказываю ему наш с писателем разговор о рутине профессий, и он, порнограф, говорит после этого «ну да…», говорит, что большинство людей, прозябая на такого рода рабочих местах, «рутинных», лишённых всякого будущего смысла, не имеют как таковой ценности для будущего. Если, конечно, – добавляет он, – у них не будет какого-нибудь грандиозного хобби.

      Большинство людей, продолжает он свой спич, – это массовка, если хотите, отбросы, от исчезновения которых ничего в мире не измениться: я и те, что сейчас мяли постель. Ни на что не способные, ни на что не годные и ни на что не влияющие никчёмности, которые только занимают место. Историю вершат единицы.

      Девушка-ассистентка подходит к нам с подносом, на котором стоит три стаканчика с кофе. Каждый из нас берёт по стаканчику. Мы её благодарим, а она, улыбнувшись, уходит, приладив поднос под мышку.

      – Но я имею в виду не исторических пакостников, – продолжает мой друг прерванную мысль, дуя на горячий кофе, пытаясь его остудить, – вроде Гитлера или Сталина и прочих таких же чертей, что и мы с вами, правда, с одним лишь отличием в том, что мы меньше наворотили или ещё когда-нибудь наворотим проблем.

      – Хм, вы считаете, что Сталин и Гитлер – просто пакостники? – переспрашивает писатель. – Вам самому не кажется это сомнительным? То есть, по-вашему, всё то, что они наделали, – просто-напросто пакость?

      – Да, и ничего больше. И в эту самую пакость этих сволочей стоило бы ткнуть их погаными мордами, как мы тычем моськами обоссавшихся котов! Проблема наша в том, что мы их, Сталина и Гитлера, да и всю остальную братию падали, пытаемся обожествить, сделать из них культ, как некоторые делают