Цунами. Николай Задорнов
ак случилось, что более чем восьмистам русским морякам и офицерам, потерпевшим кораблекрушение, высочайшие власти Японии позволили в период действия самых жестких самурайских законов почти год прожить в прибрежных деревнях? Какие необычайные романтические, приключенческие, шпионские, дипломатические истории завязались в результате? Эту невероятную, но достоверную историю отец описал в своей «русской Одиссее» настолько точно, что его романы были изданы даже в Японии.
Большинство историков в мире и сегодня уверены, что законсервированную Японию впервые «распечатала» американская «дипломатия»: военная эскадра подошла к японским берегам, навела пушки, пригрозила… Японцы с испугу пустили их на свою землю, а потом, как в голливудских фильмах, американцы очень понравились японцам своим ростом, красивой военной формой, кока-колой и «Мальборо»… О тех событиях даже написана известная опера-мелодрама «Мадам Баттерфляй».
Недавно мне довелось разговаривать с одним высокопоставленным чиновником из российского МИДа. Даже он не знал, что «открытие» Японии произошло не по воле американской пушечной дипломатии, а благодаря дружелюбию и культуре русских моряков. Недаром в японской деревне Хэда и в наше время есть музей, открытый японцами в память о тех реальных событиях, после которых впервые был поднят их железный самурайский занавес. В этом музее, в центральном просторном зале выставлен первый японский быстроходный парусный корабль, построенный на японской земле в тот год с помощью российских офицеров.
Я был в этой деревне. Одна пожилая японка с гордостью поведала мне о том, что и сейчас в Хэда иногда рождаются голубоглазые дети.
И сегодня, когда до сих пор не подписан мирный договор России с Японией, а дети в японских школах благодаря американским фильмам думают, что даже атомные бомбы на их города сбросили русские, романы отца, как никогда ко времени!
Михаил Задорнов
Цунами
Глава 1. Мыс Лазарева
На бревенчатой, конопаченой стене, на глаголе деревянной перекладины, висел желтый фонарь из рыбьего пузыря.
Молодой контр-адмирал в узком сюртуке без эполет встал из-за стола, открыл фонарь и засветил фитиль в плошке, и на пузыре проступили нарисованные рыбьи глаза и красные иероглифы. Он мгновение смотрел на фонарь, словно согревался от огня.
Пожилой матрос в белых перчатках поставил горячий самовар на стол и зажег свечу в медном подсвечнике. Пламя ее засветилось в медном начищенном самоваре. Матрос подал в блюде на салфетке белый хлеб, нарезанный тонкими ломтями, и разлил чай.
Пожилой адмирал тронул стакан с крутым горячим чаем и задержался на его стекле хваткой ладонью. Суровое длинное лицо его стало теплей.
Он помешал ложечкой в стакане и дважды прихлебнул почти крутой кипяток. Его лицо с крупным носом и густыми бровями обветренно и смугло, как у солдата-лесоруба. Пока молодой адмирал мешкал, садясь на место, пожилой адмирал уперся взором в скатерть и мысленно ушел. Выражение жесткого лица еще более смягчилось едва проступившей тайной улыбкой.
Молодой уселся на табуретку. Оба адмирала взялись за стаканы и, как по команде, подняли головы, обратились друг к другу.
Молодой адмирал не согласен со многими видами своего гостя адмирала Путятина, хотя и признает его доблесть, замечательную находчивость и даже восхищен сегодня тем, что приходится слышать на прощание.
Пожилой адмирал, в свою очередь, не согласен и охотно бы пренебрег мнениями своего молодого хозяина, только что произведенного в контр-адмиралы Невельского. Он вообще во многом не разделяет его взглядов, хотя и признает его деятельность. За эти годы произошли удивительные события с его участием, и какое из них важней – трудно предугадать пока.
За стеной пронесся ветер. В окне видно прозрачное высокое небо, до половины, как серым одеялом, закрытое темью. На море волны и холод. Сегодня после солдатского обеда в двенадцать часов оба адмирала еще не присели.
Ниже потемневшего небосвода, невидимый из окна, но виденный не раз, близкий за узким проливом, как лес за рекой, подходил к материку сахалинский мыс Погиби. Молодой адмирал мысленно видел весь остров, от нанесенных им на карты северных мысов с прибрежными болотами до угольных ломок, заведенных по его же приказанию в каменных боках хребтов над этим проливом и дальше до цветущих берегов залива Анива на самом юге острова Сахалин, где среди айнских селений еще недавно стояла напротив торговой фактории японца русская крепость с гарнизоном и пушками. Но адмирал-гость нынешней весной после долгих колебаний снял эту крепость и вывез гарнизон, стоявший в заливе Анива, на материк. Теперь он, воодушевленный и полный решимости, снова уходил в Японию.
В сырой высокой, как хоромы, избе, на самом крайнем мысу материка, на берегу открытого им пролива напротив острова, Невельской терпеливо слушал и ждал, что же будет сказано еще.
– Глухарев пришел, ваше превосходительство, – входя, сказал матрос в белых перчатках.
– Пожалуйста, пригласите его, – сказал адмирал-гость и, не теряя осанки, но почтительно поклонился