На оленьих упряжках к Полюсу холода. Андрей И
дней научиться тому, что другие приобретают еще ab incunabulis – c колыбели.
И, тем не менее, в последние дни пути у меня все-таки выработалась своя система, суррогатная в сравнении с опытом кочевников, но придавшая немного уюта во сне. Распластав на клапане свою пуховку, я каждый раз пытался, просунув кисть через отверстие клапана, так деформировать эту пуховую куртку, чтобы под ней образовался небольшой туннельчик для прохода свежего воздуха. Когда мне это удавалось, я был на вершине блаженства. Сознаюсь, что так получалось нечасто. А если и получалось, то нарушалось с первым же переворачиванием. Так или иначе, но спать стало теплее. Более того, я совершенно уверен – проживи в таких условиях чуть дольше, мне удалось бы найти выход… точнее, правильный вход.
К слову сказать, Марина Калинина научилась спать, накрывшись с головой. Хотя мне что-то подсказывает, что она умела это и раньше.
В описании всех волнительных перипетий, связанных с переживанием ночных часов пробега, не могу не остановиться на одном пикантном моменте, который для горожанина будет забавным, а для путешественника, возможно, в чем-то поучительным. Как уже отмечалось выше (с ностальгическим вздохом), по вечерам мы всегда пили чай. Чая пили много, по несколько кружек. А до этого ели наваристую похлебку. Короче говоря, к моменту закладки в спальный мешок жидкости в нашем организме скапливалось гораздо больше, чем ее мог нейтрализовать дежурный выход перед сном на ночную природу.
Атмосфера в нашей компании была очень дружеской, поэтому и необходимость «ночных вылазок» тоже стала предметом шуток. В кочевой жизни трудно что-либо утаить. Отчасти поэтому кочевое существование похоже на религию – оно истинно во всем, в нем не может быть фальши, нет места ханжеству.
На каждое новое место палатка никогда не переносится в своих незыблемых геометрических размерах – когда-то она бывает чуть просторнее, когда-то теснее. И я, обустраивая свое лежбище, всякий раз намечал себе траекторию общения с выходом в темноте. Мое положение в углу палатки в этом смысле было самым сложным. До свободного пространства у печки, откуда можно было просочиться к выходу, меня отделяли две головы – Марины и дедушки Игната, который спал рядом с печкой (у эвенов-кочевников разные ряды спящих не могут стыковаться друг с другом иначе, как голова к голове). Не укрылось от моего внимания и то, что Марина перед нырянием в спальник тоже изучает свою менее извилистую дорожку к входному пологу палатки.
А вот все действия наших проводников говорили о том, что они укладываются основательно до самого утра. Например, у Игната Прокопьевича спальная конструкция была самодельной и представляла собой какие-то частично меховые одеяла, сшитые вместе в форме спального мешка (могу ошибаться – я видел только в полутьме). Уверен, что это его мастеровых рук дело. Так вот, залезал внутрь этой берлоги дедушка Игнат не менее двадцати минут.
Оказалось, что кроме меня и Марины, никто ночью не встает с целью облегчения.