Последней главы не будет. Полина Елизарова
почти ничего не чувствовала, даже боли, и на тот момент мой внешний мир стал состоять только из двух людей: профессора и Ады.
Они были хорошими для меня только потому, что я им зачем-то еще была нужна!
Но когда я стала немного приходить в себя, то поняла: теперь я у них навсегда, до конца моих дней, в неоплатном долгу.
Ни Ада, ни Николай Валерьевич не знали о том, что у меня есть свои деньги.
Долгое время я и сама об этом не вспоминала.
Ну, не так, чтобы очень много по нынешним временам, но той суммы, которая лежала на сберкнижке (да, вот так, по старинке!) в банке, было достаточно для того, чтобы самостоятельно оплатить поездку на Кипр.
Эти деньги я когда-то скрупулезно заныкивала на черный день, и даже родители об этом не знали.
Зачем ныкала?
Боялась, что родители болеть на старости лет начнут, а у меня с работой что-то пойдет не так.
До поездки оставалось еще три месяца, и самая главная проблема была сейчас для меня такая: как и когда переговорить о ней с профессором.
Аду, если все, конечно, срастется, я решила поставить в известность в последний момент.
На то у меня были свои соображения.
Сегодня была суббота, и после долгих упреков с моей стороны Николай Валерьевич решил, что вечером мы идем в ресторан, и идем вдвоем.
Ура?! Ура…
Я даже как-то необычайно оживилась с самого утра: как будто мне восемнадцать и рядом с подъездом меня вот уже битый час ждет интересный взрослый мужик, которого я непреодолимо заинтриговала!
После того как Николай Валерьевич сослал семью на дачу, а по факту – оставил, на свои личные удовольствия он стал тратить существенно больше денег, и мои недешевые наряды стали неотъемлемой частью его возрастных чудачеств, хотя, сказать по правде, во многих вопросах он был жадноват…
Но наряды-то мои он, по большому счету, не мне покупал, а себе!
Я же теперь тоже стала частью его статуса, а о той, которая осталась жить на даче под Звенигородом, я предпочитала совсем не думать, тем более что она, равно как и все другие, не могла знать об истинном положении вещей в наших с ним отношениях.
Вот что значит порода, воспитание!
Ни разу его жена не позвонила ни мне лично, ни при мне профессору, ни разу не обрушила на меня проклятия или что там еще делают бывшие (по факту) жены в подобных ситуациях?
Ну, а мне-то чего было ее жалеть?
Почти уверена, что нехилую «коробочку с бриллиантами» она за всю их совместную жизнь все-таки заработала.
Да и денег на жизнь профессор давал семье не так чтобы много, но хоть исправно.
Все как у порядочных людей.
Его жена должна была помнить меня угловатой пигалицей, с мятыми бантами в рыжих косичках, сидящей в компании давно умершей таксы под этим самым столом в гостиной, на который теперь я по выходным дням накрывала завтрак.
Тогда, помню, она превосходно умела печь «Наполеон», и этот сливочный, с крошкой, вкус во рту был для меня единственным мостиком, ведущим в прошлое этого дома…
Хотя, если честно, бывшей я