Детство. Семён Исаакович Волошин
четырёх. Почему-то воображение, быть может, из-за частого разговора на эту тему дома с сестрой и мамой рисует пыльную дорогу идущую через яблоневый сад, душный летний день, низко нависшие тёмные облака и скрывшихся за поворотом дороги родственников. В этот момент, в моём сознании возникло не столько чувство страха, сколько обида за то, что остался один, брошенный всеми как бы никому не нужный в этом мире. Я сильно закричал, теперь не помню что это было за слово, но с тех пор быстро научился говорить буквально за неделю, а до этого случая, произносимые мной звуки напоминали мычание, хотя по утверждению близких, слух был нормальным и мычание было направлено по правильному адресу.
С самого раннего детства я был мечтателем и фантазёром, причём фантазию часто можно было спутать с враньём и наоборот. Я родился и вырос в "собственном" доме, густо населённом родственниками и жильцами, которым периодически сдавались пристройки и флигель. У меня было много знакомых мальчишек и девчонок в детстве, с которыми впоследствии я напрочь растерял всякие связи. О которых сегодня, практически ничего не знаю. Настоящих близких друзей детства не бывает больше одного. Этот друг есть и у меня.
Быть может я никогда и не взялся бы за детские "картинки" , которые как стекляшки в калейдоскопе переворачиваюся в голове и превращаюся в красивые, по мере удаления от них, aжурные орнаменты, от которых веет теплом счастливых минут детства, но отсутствие в последнее время работы породило желание чем то заполнить свободное время. Вся моя жизнь, за исключением последних пяти лет прошла в Ташкенте, причём четыре из них, уже официально пребывая в Германии, я тоже провёл в нём. Я очень люблю этот город, красивый в цветущем наряде урюка и вишни, с одуряющим ароматом гроздьев акации и сирени, с яркой пaлитрой красок и восточного колорита базаров, непередаваемым вкусом дынь и чёрного кишмишного винограда, щекочущим нос дымком шашлыка и воздушной мягкостью восточной лепёшки. Сейчас это большой город, практически, не имеющий своего лица, построенный вновь после землетрясения 1966 года в советском стиле с расхожим названием "Черёмушки" и некоторой претензией к западу, что должны олицетворять зелёные "стекляшки" , появившиеся в последние годы. В памяти остаётся город детства с одно и двухэтажными домами укрытыми в зелени садов, глиняными дувалами , мощёнными булыжником мостовыми и чудесным пухом толстого слоя пыли, которая покрывала бесконечное число кривых улочек и тупиков, в которых как вода в арыках, текла неторопливая ташкентская жизнь. Пользуясь, практически, неограниченным наличием свободного времени, образовавшемся в связи с отсутствием работы, захотелось занять себя детско-юношескими воспоминаниями, которые по прошествию времени кажутся наивными и светлыми. В связи с отсутствием литературного образования и навыков художественного творчества, я долго думал как назвать сей "опус" , который, наверняка, останется только в памяти компьютера и решил присвоить ему "шифр" – картинки из памяти.
Картинка первая . Как я начал курить
Это был, наверное, 1951 год мне исполнилось пять лет. В то время флигель, расположенный в углу двора, родители сдавали каким-то приятелям отца, фамилии я их конечно не помню, запомнилось, только, что были они из Харькова или из Одессы. Семья состояла из двух человек, во главе с высоким, прихрамывающим мужиком лет сорока-сорока пяти по имени дядя Абраша. Жили они у нас не долго года полтора или чуть больше, а потом уехали домой. Работал дядя Абраша в какой-то артели, которых, в то время было видимо не видимо. Их периодически разгоняли, руководителей этих мелких шарашек отправляли на отсидку, но они, как фениксы, возрождались вновь, в удвоенных количествах. Артели, после войны, позволили, измученному за четыре военные года, народу обставлять убогое жилище не менее убогой мебелью, как то колченогими табуретками, аналогичными столами, скрипучими сетчатыми кроватями, верхом изящества и украшения которых были металлические бомбошки, а также платяными шкафами, получившими в последствии меткое народное название "гей славяне" .
В этом мебельном вернисаже родилась основная масса послевоенного поколения, которому предстояло вырасти, построить для себя светлое, абсолютно бесклассовое и безденежное, с позволения сказать, "общество" . В котором, собственно и предполагалось жить вечно или умереть.
Дядя Абраша был заядлым курильщиком и как многие, в послевоенные годы, в целях экономии, покупал не пачки папирос, а коробки с «гильзами» и отдельно табак. С помощью нехитрого приспособления, которое и сегодня продаётся в Германии, он набивал папиросные мундштуки табаком и укладывал их в металлический портсигар. Этот «фокус» , когда в пустой гильзе появляется табак меня ужасно интриговал, а сама процедура набивания представляла огромный интерес. Дабы доставить удовольствие ребёнку, к столу, стоящему возле входа в их хибарку (дело было летом) подставлялся табурет, на который укладывалась ватная подушечка, для ублажения моей задницы, что, одновременно и улучшало обзор операции. Набивая папиросы Абраша постоянно дымил, красиво выпуская кольца дыма изо рта и дымя ноздрями на манер змея Горыныча. Так как я, своим присутствием, как бы тоже принимал участие в деле, мне вставлялась в рот не горящая папироса, гильзу от которой, я сминал на