Подметные письма. Евгений Евгеньевич Сухов
ено.
– Точно так, ваше превосходительство!
– А значит, в связи с этим делом вам надлежит немедленно отправляться в Нижний Новгород!
Эко высказался его превосходительство! С вывертом… Ничего не скажешь, – мастер русской словесности! Даже не преминул улыбнуться ободряюще. Вот когда ему нужно, то "наш генерал" (именно так с некоторой ехидцей называли за глаза окружного прокурора Судебной палаты действительного статского советника Владимира Александровича Завадского) мог быть эдаким добрым дядюшкой, который ежели и бывает суров, так на то всегда имеются веские основания. И первая из них – он должен видеть у своих подчиненных рвение в служении на блага Отечества.
Да и у кого из подчиненных хватит дерзости, чтобы спорить с самим окружным прокурором? Так что просьба Завадского быть к его словам лояльным ни что иное, как некоторая игра в демократию, которая его превосходительство, надо полагать, весьма забавляла. А вот то, что делом бывшего репетитора тактики Нижегородского кадетского корпуса отставного поручика Скарабеева придется заниматься именно мне, это уже безо всяких шуток.
Я тотчас почувствовал на своих плечах бремя порученного мне дела. Отнесся философски, – никуда не денешься, нужно работать. Несколько дней назад мною было завершено дело маниака, которому в ходе расследования было дано прозвище "Упырь". Все собранные материалы в силу служебной необходимости были переданы военному следователю Московского Военно-окружного суда.
Отдохнул несколько дней и вновь грудью на редуты!
Значит, в ближайшие часы предстояло покинуть Москву и ехать в дальнюю дорогу. На сей раз в Нижний Новгород…
* * *
Дело "Упыря" мне было поручено вести тотчас по возвращении в Москву из Рязани, где я вел следствие по весьма запутанному делу о двойном убийстве генеральши Безобразовой и ее служанки. А "Упырем" с легкой руки пристава Пятницкой полицейской части окрестили некоего человека (если уместно так сказать), принявшегося осквернять могилы нескольких кладбищ. Хотя слово осквернять, пожалуй, будет слишком мягким для такого изувера.
Все началось еще во время моего пребывания в Рязани. В середине ноября, а точнее четырнадцатого числа, обер-кондуктор Московско-казанской железной дороги Поликарп Семенович Измайлов схоронил на общегородском Лазаревском кладбище в Марьиной Роще свою юную дочь Манефу в возрасте тринадцати годов. Не стану вдаваться в подробности болезни несчастного дитя и рассказывать о причинах, повлекших столь раннюю смерть, скажу только, что дочка обер-кондуктора была похоронена недалече от матери знаменитого российского романиста Федора Михайловича Достоевского.
На следующее утро сторож кладбища, совершая свой обычный обход, обнаружил, что одна из свежих могил раскопана, гроб расколочен, и тело из него на три четверти лежало снаружи. Сторож немедленно поспешил к смотрителю кладбища и доложил ему о вандализме. Смотритель первым делом вызвал к себе могильщиков, но те клятвенно заверили своего начальника, что захоронение они провели по всем канонам: дали отцу и пришедшим на похороны родственникам проститься с покойной, затем заколотили гроб, опустили его в могилу на три аршина и засыпали землей. После чего, как водится, соорудили аккуратный могильный холмик, поставили православный крест и, получив от родственников покойной на водку, удалились. При надобности их слова могут подтвердить все присутствующие, что были на похоронах. Смотрителю ничего более не оставалось, как отправился к той разрытой могиле в сопровождении сторожа и могильщиков, чтобы лично убедиться в правдивости слов кладбищенского сторожа.
Зрелище было омерзительным и очень ужасным, на могиле побывал настоящий кощун. Крест бы сбит в сторону, могилы разрыта, гроб был разломан (явно орудовали топором), обнаженная девочка почти лежала на земле, – богатое платье, в котором ее проводили в последний путь было украдено.
Но это было еще не все…
Тело покойной Манефы Измайловой было словно искусано (да детском тельце как будто бы оставались следы от зубов), а желудок и живот были вспороты сверху и до самого низу, в результате чего часть внутренностей вывалилась наружу.
Кладбищенский смотритель, потрясенный увиденным, потопал в ближайший полицейский участок и сообщил о происшествии околоточному надзирателю. Тот с двумя нижними чинами полиции прибыл на кладбище, произвел досмотр места преступления и по обнаруженным хорошо видимым следам, ведущим от могилы (погода в день похорон была слякотная, а под утро случились заморозки), дошел до забора, которым было огорожено кладбище. В том месте, где через него перелез преступник, забор был дощатым, и на перекладине, соединяющей вертикально стоящие доски, были заметны следы, оставленные от грязной обуви.
Поскольку следы были явственно заметны, околоточный надзиратель сделал вывод, что человек, совершивший злодеяние, приходил либо поздно вечером, либо ночью, иначе бы он предпринял какие-то действия для их сокрытия. И еще наблюдательный, и весьма толковый полицейский приметил, что обувь у преступника была с низким каблуком, венчающимся на пятке металлической подковкою. Началось расследование, не смотря на все