Край. Ян Кошкарев
ни на волосок не стал ближе к цели.
Шмидт молча слушал, перестав писать.
– Сижу и думаю, а ведь действительно, чего я там забыл? – продолжал Тальберг. – Найду я пустоту, и все – смысл жизни потерян. Нельзя же гордиться, что жизнь потратил на поиск пустого места. Но и этого я пока не добился! Вот взялись краенит добывать, а у меня ощущение, что мы ломаем Край, а кто-то чинит и ругается, не поймет, что происходит, а мы настойчиво продолжаем кромсать. Мы просто мелкие вредители.
– Кризис средний возраст, – уверенно заявил Шмидт. – Я иметь такой.
– Наверное. И как с ним бороться?
– Зачем? Он проходить, если не сопротивляться. А если сопротивляться… – Карл развел руками.
– Не знаю, – горестно вздохнул Тальберг. – Ладно бы, стихи мечтал писать, а стал сантехником. Тогда можно было бы сказать, потратил жизнь впустую и упустил возможности, а теперь хочу наверстать упущенное и совершить несбывшееся. Но я ведь занимаюсь именно тем, чем с детства мечтал, а радости нет, словно ты головой в стену стучал, а тебе окошко приоткрыли, чтобы посмотреть, кто там такой упрямый, а преграда как стояла, так и стоит.
– Нужно продолшать. Если долго бить головой, любой забор обязательно упасть.
– А можно сотрясение получить, – возразил Тальберг. – Было бы видно, что стена чуть-чуть, но поддается, тогда бы я знал – процесс идет, хоть и медленно, а так складывается впечатление топтания на месте.
– Стена – такой аналогия или иметь в виду die Kante? – уточнил запутавшийся Шмидт, грызя дужку очков.
Тальберг за три года выучил, что «ди канте» значит Край.
– Неважно, – сказал он. – В моем случае одно и то же.
– Причем тут Элизабет?
Тальберг подумал. Действительно, причем?
– С ней, как с этой стеной, получается, – наконец нашелся он.
– В нее стучать, а она не открываться? – удивился Карл.
– Ты сейчас описал точнее некуда. Я б не смог лучше, если б захотел.
Шмидт сидел польщенный, но продолжал не понимать и ожидал дальнейших пояснений.
– Я же тебе рассказывал, как мы поженились?
Карл кивнул. В тот день привезли молодых оливковых бумслангов, один из которых сумел улизнуть при пересаживании в террариум. Шмидт искал его по всему помещению, надев специальный костюм с большими сапогами и толстыми перчатками. Тальберг тогда пришел и по обыкновению лег на кушетку, чтобы поведать историей из юности, удивляясь, почему это Карл в полном облачении ползает по полу.
– С тех пор раздумываю, правильно ли я поступил, – признался Тальберг.
– Поздно думать. Тогда рассуждать надо, сейчас надо жить.
– Да знаю я, – скривился Тальберг. – Только не получается. Ссоримся по каким-то пустякам. Не так посмотрел, не то сказал, а сам и говорить-то не хотел, понимал, что ерунду ляпнуть можешь и она расстроится, а все равно не удержался. Зачем говорил? Проблем мало?
Шмидту эти терзания показались незнакомыми и малопонятными.
– Мучает меня вопрос, – продолжал Тальберг. – Вдруг