Илья из муромских лесов. Былина. Борис Алексеевич Ефремов
ке.
Светел ум у Ильи, здравы речи его громовые,
Да не может он встать – руки, ноги его, как чужие.
Горько мыслит Илья, лишь в избушке один остаётся:
«Ах ты, печь моя, печь, видно век так прожить нам придётся.
Ой вы, мать да отец, ничегошеньки вам не осталось,
Как в работе стареть, поджидая печальную старость».
* * *
Так горюет Илья. Так, горюя, глядит он в окошко.
А в окошке видна – от скрипучей калитки дорожка.
А дорожкой идут перехожие старцы седые,
А в руках узелки да кленовые палки витые.
«Здравствуй, отрок Илья! – тихо молвит один из прохожих. –
Ты приветь нас, сынок, много видевших странников Божьих.
Напои нас, Илья, ключевою водою студёной.
Дай молитву прочесть в светлой горнице перед иконой».
Отвечает Илья: «Я бы рад напоить вас водою,
Да не волен я встать. Сам не знаю, как сладить с бедою.
Заходите, отцы. Помолитесь. Уста освежите.
Да о жизни своей, да о былях Руси расскажите».
* * *
«Ой ты, отрок Илья! Были русской земли непростые.
Плачут травы росой, стонут в поле колосья литые.
Как от чудских земель аж до самого южного моря,
Словно брага в бадье, расходилось кипучее горе.
Словно стая ворон, по Руси разлетелись напасти,
Раздирая её на большие и малые части.
Словно лютые псы, разбранились князья и княжата.
Вот и плачет трава. Вот и хлебная нива не сжата.
А больнее всего, что – твердыня и русская слава –
Разошлась, разбрелась богатырская наша застава.
Знатным родом своим стал Алёша Попович гордиться:
Мол, Добрыня Никитич в подмётки ему не годится.
А Добрыня со зла обозвал оратаем Микулу,
А Микула сказал, что Добрыня похож на акулу,
Что ему лишь бы есть во Владимирской гридне высокой,
И что совесть его заросла, как болото, осокой.
Так вот, отрок Илья. Вот такие печальные были.
Не с того ли враги снова Русь, словно мёд, полюбили?
Не с того ли притих, приуныл славный город Чернигов
В окруженье орды – звона сабель, и всхрапов, и вскриков?
Не с того ли в лесах, что под Киевом-градом, не чисто –
Как трава, дерева полегли от разбойного свиста?
Не с того ли опять копит тёмную силушку Каин,
Жадным взглядом косит, гулко ходит вдоль наших окраин?»
* * *
Хмуро смотрит Илья. Тяжелеет в душе его камень.
Горько молвит Илья: «Кабы только владеть мне руками.
Кабы только мне встать на свои непослушные ноги,
Обошёл бы я Русь – все леса, и поля, и дороги.
Я бы шёл день и ночь – только б утром росою умылся.
Где копьём, где мечом я бы с чёрною силой сразился.
Либо взял перевес над поганой чванливою темью,
Либо сгинул в бою за родную за русскую землю».
* * *
«Ой ты, отрок Илья! – тихо молвит один из прохожих. –
Сгинуть в этом бою ни тебе, ни другому не гоже.
Ты в бою победи, коли ты не виновный, а правый,
И с победой вернись, с долгожданной, утерянной славой.
А скажи нам, Илья… Если враг поведёт разговоры
Про богатства свои – золотые и прочие горы,
Не слепит ли тебя золотая казна супостата?»
Отвечает Илья: «А к чему мне, крестьянину, злато?»
«А скажи нам, Илья… – говорит ему странник убогий, –
Не забудешь ли ты о друзьях, о народе, о боге,
Если слава твоя восшумит, словно в бурю дубрава?»
Отвечает Илья: «А к чему мне, крестьянину, слава?»
«А скажи-ка, Илья… Если всё же по воле народа
Воеводой тебя изберут: дескать, правь, воевода! –
Согласишься иль нет? Дать согласие можешь ты смело…»
Отвечает Илья: «Откажусь. Не люблю это дело».
«А скажи-ка, Илья… Если в хлипкую слякоть старуха,
В лужу свалится вдруг и заплачет, заохает глухо, –
Так сумеешь ли ты от души посмеяться над нею?»
Отвечает Илья: «Нет, святые отцы. Не сумею».
* * *
Умолкает старик. Сотоварищей взглядом обводит.
Тайной мысли своей в их глазах одобренье находит.
Развязав