Песни света и воли. Стихи разных лет. Сергей Степанов-Прошельцев
дательской системе Ridero
Сергей СТЕПАНОВ-ПРОШЕЛЬЦЕВ
ПЕСНИ СВЕТА И ВОЛИ
Родина радуг
***
Шорох мышиный пасмурных буден
больше терпеть невмочь!
Пусть будет праздник: скрипка и бубен,
в спелом румянце ночь!
Свет этой ночи, ласков и матов,
облаком заслоня,
в шёлковом платье, теплом от маков,
выйди встречать меня.
Звезды, как вишни, свесятся с веток
в срезе сквозных аллей…
Летней латунью лунного света
сердце мое облей.
Пусть встрепенется робкая радость
в травах, хмельных от рос,
слившись, как ветер, с родиной радуг —
с краем, в котором рос.
ЧЕРУБИНА ДЕ ГАБРИАК
Стучали трости. Бренчали шпоры.
Роняли томно кокетки вздохи.
Сгорало время, как будто порох.
Начало века. Конец эпохи.
Каскетки. Маски. Вуаль из газа.
Как хмель, капризно завился локон.
Опорки. Лапти. Кольцо с алмазом.
Россия нищих. Россия Блока.
Кто напророчил ей в жизни злого?
Ей это было совсем некстати.
Стеснялась выйти – большеголова,
увидишь ночью – кондрашка хватит.
А взгляд от горя – как ветер синий,
и трепет в сердце – ведь он от Бога.
Как ей хотелось побыть красивой —
хотя б немного, хотя б немного!
А ветры выли. И грома рокот
крепчал, и тучи в кисель сбивались.
Свеча горела. Рождались строки,
в которых робко мечта сбывалась.
Не спал редактор, в чьей было власти
стихи печатать в своем журнале.
Он, как мальчишка, сгорал от страсти,
от жгучей тайны и от печали.
Врывался в окна птенец рассвета,
опустошала опять усталость…
Ах, Черубина-Елизавета,
зачем так сладко тебе мечталось?
А встреча… Что в ней? Осталась злоба
на то, что счастье промчалось мимо.
Уж лучше б дольше мечтали оба
о том, что было недостижимо.
ПЕРЕД ДЕМБЕЛЕМ
Время сонное зимы замедляет тихий бег;
неподвижные дымы приморожены к трубе.
Солнце мне заходит в тыл – солнце не перехитришь.
Любопытные коты на дорогу смотрят с крыш.
Проезжает самосвал – у шофёра сто забот,
а меня никто не звал и никто нигде не ждёт.
Никакой еще беды, жизнь не в тягость, как шинель,
и прозрачна, словно дым,
ждущий ветра в вышине
* * *
Примёрзла к веткам белая луна,
они напоминали стаю змей.
Я их очнуться тщетно заклинал,
на самодельной дудочке своей.
И мой порыв со временем угас,
он был холодный – так горит эфир.
И отравлял зимы прозрачный газ
и снега розовеющий зефир.
И я не в силах был понять никак,
зачем воронам бреющий полет.
И был мумифицированный карк
мне голосом, что к гибели ведёт.
Пустынная, простынная страна
в напудренном вельможном парике,
ты чересчур ко мне была строга —
учителка с указкою в руке.
Напрасно в этот я попал район —
он превратился в ледяной скелет.
Не отыскать здесь правду всех времён —
единственную правду на Земле.
Она – лишь сон. Я тоже стану сном.
Ну а во сне мне правда на фига?
Она одна. Она дрожит огнём
потерянного напрочь очага.
* * *
Я прерву свою жизнь никакую
и опять улечу в никуда.
Я – как первый скворец. Я рискую:
ещё могут придти холода.
Но я жалобы не проскворечу —
я судьбе своей верен по гроб,
и она мне несётся навстречу,
и мы встретимся с нею лоб в лоб.
Скажут