ГИПЕРБОЛА ЖИТИЯ. Владимир Анатольевич Маталасов
лая ковбойская шляпа. Во всём же остальном он был совершенно гол, как общипанный ёжик. На груди, по диагонали, крупным, разухабистым шрифтом просматривалась цветастая наколка «Не забуду мать родную!», а на спине – «Век воли не видать!». Оголённую талию его опоясывал широкий ремень из кожи южно-американского буйвола. По его центру свисала кобура – из кожи североафриканского крокодила, – с торчащей из неё рукояткой шестизарядного кольта тридцать восьмого калибра. Кобура надёжно прикрывала его величественную харизму, систематически похлопывая по ней.
Судья громко и дробно семенил по полю кривыми ножками вразлёт, не стесняясь своих наготы и бесстыдства. Одной рукой арбитр потрясал в воздухе палкой твёрдой, копчёной колбасы, другой удерживал кочергу. По невыясненным обстоятельствам колбасой он утюжил головы пробегавших мимо русских, а кочергой пытался поддеть юбки снующих туда-сюда шотландцев и заглянуть под них с воинственным кличем: «Вот уж я вам!». В общем, вёл он себя до неприличия дерзко и отвратительно.
– Судью на мыло! – что было мочи, в безысходной тоске, где-то ближе к концу сто сорок второй минуты, выдавил из себя Иван Абрамович Бабэльмандебский. Затем он негромко свистнул и, совсем уже тихо, добавил: «Свисток – на порошок!»
Освистанный резко обернулся, выпучил глаза и упёрся в обидчика испепеляющим взглядом.
– А это ты видел?! – Арбитр изобразил нечто непристойное в виде конфигурации из двух рук методом наложения одной на другую. Потом погрозил скрюченным пальцем, дико расхохотался, раздулся до невероятных размеров, взмыл в воздух и … лопнул…
– Однако! – дрожащим голосом воскликнул Иван Абрамыч, свистанул ещё разок и тут же проснулся, весь в холодном поту. – И надо ж было такому присниться! – молнией промелькнуло в голове, а над самым ухом прозвучало:
– Ну ты, дядя, и даёшь! Весь издёргался аки лебедь в навозной куче. «Судью на мыло, свисток на порошок!». Кто хоть играл-то?
– Наши с не нашими, – тряся спросонья головой, молвил проснувшийся.
– Ну-у-…
– Вот те и ну-у, оглобли гну.
– А счёт-то хоть какой?
– Что счёт?.. Тринадцать-нуль в нашу пользу.
– Вре!..
– Вот те кре!.. – Иван Абрамыч мелко перекрестился. Это был мужчина неопределённого возраста, лет не старше шестидесяти и не моложе тридцати, недурён собой, низкого роста, толстый и совершенно лысый, полный жизненных сил и неукротимой энергии. У него был вид человека весьма озабоченного и обременённого событиями в стране Бурунди и на островах Папуа-Новая Гвинея.
– Сон – беспорядочное нагромождение картин и событий прошлого, – заметил рядом лежавший Мануил Сафронович Чубчик
Манюня – так звало его ближайшее окружение, – был высок, тощ, жилист, с копной рыжих волос на голове и груди, с толстыми губами и румяными щеками вразлёт, пышущий веснушчатой молодостью и неувядаемым оптимизмом. У этого индивидуума была странная манера разговора: когда он говорил, то, как бы, подтягивал нижнюю губу к неподвижной верхней, и потому похож был на карася, заглатывающего наживку.
Оба нежились на речном песке городского пляжа. Отовсюду лилась музыка. В динамике переносного радиоприёмника, расположенного у головы Манюни, звучали голоса участников популярной рок-группы «Наших бьют!», исполнявших музыкальное произведение под названием «Летит галка через балку».
День выдался погожим и клонился к полудню. Начинало припекать. Отдыхающие загорали, млея на Солнце и маясь томной негой.
– Ну что, Абрамыч? – повисло в воздухе. – Надобно и честь знать. Сматываем удочки и – вперёд!
Сборы были недолги. Иван Абрамыч, несмотря на кажущуюся тучность, был человеком весьма энергичным и подвижным. Он быстренько облачился в видавшее виды одеяние, представленное белыми штанами, майкой-тельняшкой и соломенной панамой. Босые ноги его были втиснуты в сандалии-штиблеты неопределённого цвета.
Красовался Манюня в протёртых до дыр джинсах и в майке. Последняя была усеяна множеством надписей на непонятно каких языках. С плеча его, на ремне, свисал транзистор. Из динамика неслись разудалые голоса. Пел сводный квартет солистов рок-поп-групп «Ё моё!», «Свистать всех наверх!», «От винта!» и «Туши свет!»…
– Мы странно встре-етились… Ну что? Пошли что ль? …и странно разойдёмся. – Иван Абрамыч, не спеша, напевая себе под нос и увлекая за собой Манюню, направился в сторону выхода с пляжа.
По мраморной лестнице поднялись на мощёную бетонными плитами набережную. Тут же, у парапета, стояла просительница и заунывно призывала подать ей на пропитание.
– Ну что, усохла бабулька, усохла милая? – проходя мимо, бросил в её сторону Бабэльмандебский.
– Усохла, батюшка, усохла родненький, кормилец ты наш! – последовало в ответ.
– Ну, на тебе копеечку, убогая ты моя. – Он сунул руку в глубокий и широкий, как его душа, карман, извлёк на свет мятую рублёвую ассигнацию и протянул ей.
Неподалёку, вдоль одного из бордюров, «светились» ветераны кооператива престарелых «ОБОЗ»: общество без