Когда явились ангелы (сборник). Кен Кизи

      © Перевод Н. Караева.

      Выпуль из трезвяка

      В казенную гостиницу округа СМ[1] я вписываюсь в своем обычном – кожаная куртка, полосатые штаны и ботинки, на шее болтается серебряный свисток. В лагере разрешают носить уличную ветошь. А цирики в Окружной Каталажке терпеть не могут такого попустительства. Лейтенант Гердер поднимает голову от пишмашинки, видит мой прикид, его и без того каменная морда стервенеет еще.

      – Так, Дебри. Сдавай все.

      – Все?

      Обычно Почетных Лагерников пропускают так – доверяют, что сами сдадут часы, ножики и то-се.

      – Все. Не хватало еще, чтоб ты в свисток этот свой дул среди ночи.

      – Тогда выписывайте протокол об изъятии по всей форме.

      Он не мигая смотрит на меня сквозь сетку, по ходу извлекая строенный бланк из готовой стопки и заправляя его в машинку.

      – Один свисток, – говорю я, стаскивая через голову цепочку. – С серебряным распятием, припаянным к боку.

      Он не печатает.

      – Одна блюзовая гармошка, ми-бемоль.

      Он только смотрит на меня поверх клавиш.

      – Да ладно вам, Гердер; вам подавай все, а мне подавай протокол об изъятии всего – свисточки, гармошки, все остальное.

      Мы оба знаем, что на самом деле меня тревожат две тетради из Почетного Лагеря.

      – Суй все в лоток, – говорит он. – И что это на тебе за прикид Дэйви Крокета[2], Дрочила? Сымай.

      Он выходит из клетки, пока я стаскиваю куртку с бахромой, которую мне сшила Бегема[3] из той шкуры, что мы содрали с лосихи, которую Хулихен[4] сбил, когда ехал с перевала Семи Чертей накануне Всех Душ[5] без тормозов и с битыми фарами.

      – В лоток. Так, руки на стену – ноги на линию. Ширше. – Он пинает меня в лодыжку. – Помощник Рэк, прикройте меня, пока я досматриваю заключенного.

      Меня шмонают. Полная программа, фонарик и все дела. Забирают темные очки, носовой платок, щипчики для ногтей, шариковые ручки – всё. Две мои тетради обернуты здоровенной прощальной открыткой, которую Фастино́ мне нарисовал на оберточной бумаге. Гердер сдирает ее и швыряет в мусорную корзину. Тетради же кидает поверх остального барахла.

      – Мне надо протокол об изъятии, Гердер. Это по закону.

      – Пока вы у меня в аквариумах, – сообщает мне лейтенант Гердер, – законы тут мои.

      В голосе нет злобы. И злости. Он ставит меня в известность.

      – Тогда ладно… – Я вытаскиваю из лотка свои тетради и поднимаю повыше. – Все свидетели. – Показываю их помощнику Рэку и остальному контингенту, что ждет в дежурке. – Все видели? Две тетради.

      После чего передаю их Гердеру. Тот их уносит в свою клетку и кладет рядом с машинкой. Колотит по клавишам, не обращая внимания на злость по другую сторону барьера. А Рэк не так спокоен: многие из этих парней еще на много месяцев вернутся с ним в лагерь, где он охранник без ружья. Сначала он, подмигнув, старается всех нас подмаслить, затем поворачивается ко мне, улыбаясь искреннейше, как мужик мужику.

      – Ну что, Девлин… думаешь, из этих полугода с нами у тебя получится книжка?

      – Думаю, да.

      – А как выйдет, по-твоему, – в «Кроникл», с продолжением каждую неделю?

      – Надеюсь, нет. – Лопухнулся я тогда – отдал три страницы заметок этому репортеру из воскресного приложения, засветился. – Должна сама по себе книга получиться.

      – Многое менять придется наверняка… вроде имен.

      – На блок сигарет спорим, что нет. Сержант Рэк! Лейтенант Гердер! Да лучше имен нипочем не сочинишь.

      Рэк не успевает придумать, что на это ответить, – Гердер выхватывает из машинки бумаги и сует под сетку.

      – Подпишите все три, помощник.

      Рэку приходится взять ручку из моей кучи пожитков. Когда бланки возвращаются к Гердеру, тот выгребает всю мелочовку из лотка в картонную коробку для личного имущества с номером на крышке. Сверху комом кладет мою куртку.

      – Так, Дебри. – Поворачивается на стуле к дверным переключателям. – Застегивай штаны и становись к калитке.

      – А мои