Троесолнца. Наталья Шунина
поведать об удивительной картине «Троесолнца» и дисперсии света, возникающей около неё? Разве порадуют так хоть кого-то её лучи-икринки, позволяющие любым плоским предметам, формам и умам вспыхивать северным сиянием над белоснежной Андермой? Оказывается, да. Ибо такова природа картин, почтенный читатель, что, пребывая в умиротворённой тиши человеческой премудрости, однажды они являются пред долготерпеливым зрителем в образе, не замутнённом никакими порочными и святыми словесами, а находясь «на устах», они множатся в лжекопиях, яко саранча над Астраханью, и теряют свою суть. А удовлетворить ваше любопытство «мы» сможем, приступив к рассказу о жизни художника, который её нарисовал. И пока «мы» будем повествовать о художнике, вы обязательно увидите ту картину.
«Почему вот так, – быть может, рассердитесь вы, – а не по-нормальному?» Предвосхищая эту реакцию, «мы» припасли ещё несколько аргументов. «Мы» боимся, уважаемый, как бы не произошла оказия. Описывая картину нашим предвзятым авторским словом, «мы» её зверски, люто, непоправимо извратим и тем самым поставим под вопрос цель долгих и мучительных радений художника. Да что там пострадает – он извратится, померкнет или рассыплется на ваших же глазах! Он дико исказится, будто отражение его в наших кривых зеркалах и есть его единственная суть и реальность, и вручим «мы» вам не картину, о нет, а пепел! Пепла насыплем в ладони! И он ускользнёт сквозь ваши пальцы, развеется микропылью, и не останется ничего! Именно поэтому – из милосердия к мечте человека и уважения ко всякому труду, из соображений гуманности – «мы» опишем жизнь самого Бажена Нежина и того, кто её рассказывает, тем самым оставив плод его творческих страданий в девственной сохранности и чистоте. И только так – через призму жизней и молчком о картине – «мы» покажем «Троесолнца», и никак иначе. Простите.
Призма первая
«Авторская»
– А я ведь согласен! Согласен! И если б имел хоть граммулечку сомнения, – гораздо тише, с какой-то озлобленной откровенностью говорил он, показывая на кончик своего толстого указательного пальца, – хоть крупицу, не взял бы, понимаешь? А всё остальное, что там, – и сиплым, тюряжным шёпотом: – Вертел я… Да вот только это я, а ты… получается, мне, ты мне свое чудо продаёшь? Продаёшь, а? Свой плод, да? Что-то не понимаю. Хм… Погоди, а ты что такой бледный? – Он приблизил своё лицо вплотную, дыша на Нежина парфюмом и мятным освежителем, но резко отвернулся и по-деловому сказал: – Ну да ладно, картину я обмою, ну, там, знаешь… Кхе-кхе… а сейчас с тобой расплачусь…
Он поднял портмоне, достал две тысячи рублей, подошёл к конференц-столу и положил их, отсчитывая по бумажке.
Бажен от гнева не мог вымолвить ни слова. С полминуты он стоял покрасневшим и потупевшим. Будто обухом дали по голове. Замороженной метровой чавичёй.
– Ну что же ты робеешь? – Мужчина снова взял эти купюры, подошёл к Бажену и протянул. – На, ты их заслужил.
– По договору.
– Ну вот же, всё верно. Раз тысяча, – Вазген Пашьян трогал купюры, как бумажные салфетки, – два пятьсот, три пятьсот, итого две тысячи! – с раздражающе-мягкими «ть», и затем снова подошёл к конференц-столу, положил купюры, вынул из ящика папку:
– А ну, что у нас тут? Так вот написано, зачитываю, Бажен! Слушаешь? – И раздельно, по слову произнёс: – Две тысячи рублёв. Лови!
Нежин схватил листок, заглянул в него, тут же, скомкав, отшвырнул и кинулся на обидчика всем своим долговязым неловким телом… Но тело ему не подчинялось. Расползалось в стороны. Вазген легко увернулся, одним движением дотянулся до кнопки, расположенной под ящиком стола. Не успел художник занести руку для второго удара, как в кабинет вбежали охранники. Юношу загребли под руки и нагнули. Пытаясь вырваться, он орал. Но проку выходило мало. Отработанным жестом второй закрыл ему рот, Ник дал в живот. Художник глухо и долго замычал.
– Вы что здесь устраиваете, сколько вас можно учить? – неожиданно накинулся на охранников Пашьян.
– Так он же вас, э-э-э, – начал оправдываться Ник, с ходу не сумев подобрать слов, кроме «по матушке», а Нежин, которому растерявшиеся охранники открыли рот, заорал, продолжая выдёргиваться:
– Так не отделаешься! Все узнают на этот раз! Вор! Это воровство! Подделка! Думаешь… думаешь, всё так простительно?
– Успокойся и слушай. Картина куплена по указанной стоимости. – Пашьян тыкнул в сторону валявшегося кома бумаги, угодившего к лапам яшменного льва у барного столика. – Значит, договор выполнен честно, понял меня?
– Ты для нее кошелёк!
– Выведите! – Мужчина треснул по наполированному, как стекло, столу, взгляд его метнулся по сторонам, как будто он рыскал, чем бы прибить художника.
Нежину закрыли рот и потащили. Сначала провели через приёмную. Потом проволокли немного, буквально четыре шага, по коридору. Все работники бизнес-центра сидели далеко, и только одна голова высунулась из-за перегородки, почуяв что-то неладное. Затем Нежина потащили по пустой лестнице, которой никто не пользовался. У самых дверей на улицу первый охранник отцепился, а Ник, вопреки инструкции шефа, войдя во вкус, толкнул художника в спину