Честь имею, поручик Ржевский. Оскар Шкатов
emphasis>
Глава первая
Многие литературные произведения начинаются примерно так… Стояло знойное лето начала восьмидесятых… Собственно, особенно знойным оно и не было… Главное, что стояло. Да и вообще, в то время многое стояло. Как-никак период застоя. Во всем ощущалась стабильность – съезды партии, в то время еще единственной, имели четкую хронологию в числительных и абсолютную константу в тематике. Самосознание населения зижделось (не основывалось, не строилось, а именно зижделось) на марксистско-ленинских устоях. Такого термина, как ценовая политика, не существовало вовсе, так как цены – это одно, они не меняются, и каждому известно, что можно приобрести за 3 рубля 62 копейки, а политика – это совсем другое, это как бы незримая идеологически-логическая связь между неосторожно рассказанным анекдотом и возможными обидными последствиями. Но, несмотря ни на что, это было прекрасное время.
Я стоял возле почтового ящика и задумчиво созерцал извлеченный оттуда конверт. Не внушал мне доверия этот штемпель. Веяло от него чем-то до боли патриотическим. Ну да, она родная. Повестка в военкомат. Собственно, ничего экстраординарного она мне не сулила, в конце концов я офицер запаса, а не какой-то призывник. Да и почему бы не взглянуть на этот факт с другой стороны. Ведь лучший отдых – это смена обстановки или рода деятельности. А мне, если откровенно, несколько обрыдла производственная рутина. Да и на вверенном мне объекте не все было ладно. Я, молодой специалист, только после института, вел работы по прокладке подземных коммуникаций в небольшом городке. На фоне невысоких строений мои экскаваторы и бульдозера выглядели динозаврами. Они-то меня и подвели. Подземная часть города была напичкана кабелями различного назначения, не указанными ни на каких схемах, да и проложено большинство из них было где-то в послевоенное время. Ну как не порвать. А вдоль узкой улочки мои механизаторы грунтом из траншеи “немножко” присыпали частный домик одной старушки. Она-то не видела, в больнице лежала, а как вышла и увидела, так обратно и вернулась. Зато мое созидательно-разрушительное творчество было прославлено в местной прессе, где фамилия моя соседствовала с эпитетами “пираты зеленой природы и телефонных сетей”.
Взвесив все эти обстоятельства, я вновь взглянул на повестку. “А не препоясать ли чресла”– подумал я с некоторой все-таки долей патриотизма…
Надо сказать, военные комиссары в то время часто и назойливо доставали мирное население. Как-то неуютно им было без нас, сирых. Помню, потребовалась им моя комсомольская характеристика. Ну что же, пришел я к секретарю объединенного комитета комсомола (была такая организация), говорю, “напиши характеристику”, а он – “сам пиши, потому как ты сам комсорг, а следовательно сознательный”. Я вспомнил это прискорбное обстоятельство, а также то, что при вымогательстве членских вносов у своих членов на вопрос “а зачем” я никогда не мог дать вразумительного ответа, вздохнул и пошел писать.
Я был крестьянином, рабочим, в семнадцатом я Зимний брал,
Кричал «УРА» что было мочи, когда с Антантой воевал.
Я не боялся вражьей пули, я грудью защищал страну,
Потом Давыдов и Нагульнов со мной подняли целину.
Я комсомольцем был хорошим, на амбразуры грудью лез,
И до сих пор в моей прихожей лежит мой старенький обрез.
Пускал я под откос составы, взрывал мосты и брал Рейхстаг,
Покрыл себя я громкой славой и орденами свой пиджак.
Я ДнепроГЭС недавно строил, разруху я восстановил,
Я многих премий удостоен, я в космосе намедни был…
Эх, дорогие генералы, прожил достойную жизнь я,
Вы б лучше пенсию мне дали и не тревожили меня.
В принципе я был достаточно бесшабашным, но не безбашенным, и отдавать такую “характеристику” в военкомат пока не стал. Мне уже приходилось шутить с людьми шуток не понимающими. К примеру, свою склонность к крамоле я часто вымещал в стенгазетах, которые выпускал и в школе, и в институте, и в стройотрядах и на производстве. Вот и на военных сборах по окончании института я немного не учел особенностей национальной службы, и в казарме повисла стенгазета с дружескими шаржами на наш командный состав и стихами следующего содержания:
Льются горькие женские слезы вперемежку с тоскливым дождем,
Не поведать ни рифмой, ни прозой, как мы стадом к вокзалу идем.
Дети, матери, жены рыдают, свою злую судьбину коря,
Что поделаешь, нас отправляют на три месяца в лагеря.
Здесь, к великому огорчению, в потолок уже не поплевать,
Здесь другое у нас развлечение – сапогами асфальт трамбовать.
Ты штампуешь следы на плацу, выраженье придавши лицу,
И до носа приподнята грудь с явным риском шею свернуть.
Услыхав зычный голос комбата, нет желанья ни пить, ни есть,
И охота до дома, до хаты, да с женою на