Словесники. Евгений Лукин
p>
Неизвестно, с кем Лава поругалась на этот раз, но выглядела она ужасно. Шея – кривая, глаза – косят, одно плечо выше другого и увенчано вдобавок весьма приметным горбиком. Цвет лица – серый с прозеленью, а крохотная очаровательная родинка на щеке обернулась отталкивающего вида бородавкой.
– Вот! – выкрикнула Лава. – Видишь?
Уронила на пол корзину с наполовину зелеными, наполовину гнилыми помидорами, и, уткнув обезображенное лицо в ладони, разрыдалась.
«Что-то с этим надо делать, – ошеломленно подумал Радим. – Чем дальше, тем хуже…»
Ушибаясь, он неловко выбрался из-за коряво сколоченного стола (как ни старался Радим переубедить сельчан, считалось, что плотник он скверный) и, приблизившись к жене, осторожно взял ее за вздрагивающие плечи.
– Не ходить бы мне туда больше… – всхлипывала она. – Ты видишь, ты видишь?..
– Дурочка, – ласково и укоризненно проговорил Радим, умышленно оглупляя жену – чтобы не вздумала возражать, и Лава тут же вскинула на него с надеждой заплаканные младенчески бессмысленные глаза. – Они это из зависти…
– Ноги… – простонала она.
– Ноги? – Он отстранился и взглянул. Выглядывающие из-под рваного и ветхого подола (а уходила ведь в нарядном платье!) ноги были тонки, кривы, с большими, как булыжники, коленками. С кем же это она побеседовала на рынке? С Кикиморой? С Грачихой? Или с обеими сразу?
– Замечательные стройные ноги, – убежденно проговорил он. – Ни у кого таких нет.
Зачарованно глядя вниз, Лава облизнула губы.
– А… а они говорят, что я го… го… гор-ба-тая!.. – И ее снова сотрясли рыдания.
– Кто? Ты горбатая? – Радим расхохотался. – Да сами они… – Он вовремя спохватился и оборвал фразу, с ужасом представив, как у всех торговок на рынке сейчас прорежутся горбы, и, что самое страшное, каждой тут же станет ясно, чьего это языка дело. – Никакая ты не горбатая. Сутулишься иногда, а вообще-то у тебя плечики, ты уж мне поверь, точеные…
Он ласково огладил ее выравнивающиеся плечи. Упомянув прекрасный цвет лица, вернул на впалые щеки румянец, а потом исправил и сами щеки. Покрыв лицо жены мелкими поцелуями, восхитился мимоходом крохотностью родинки. Парой комплиментов развел глаза, оставив, впрочем, еле заметную раскосость, которая в самом деле ему очень нравилась. Лава всхлипывала все реже.
– Да не буду я тебе врать: сама взгляни в зеркало – и убедись…
И, пока она шла к висящему криво зеркалу, торопливо добавил:
– И платье у тебя красивое. Нарядное, новое…
Лава улыбалась и утирала слезы. Потом озабоченно оглянулась на корзинку с негодными помидорами. С них-то, видно, все и началось.
– А насчет помидоров не беспокойся. Сам схожу и на что-нибудь обменяю…
– Но они теперь… – Лава снова распустила губы. – А я их так хвалила, так хвалила…
– А знаешь что? – сказал Радим. – Похвали-ка ты их еще раз! Умеешь ты это делать – у меня вот так не выходит…
И, пока польщенная Лава ахала и восхищалась розовеющими на глазах помидорами, он вернулся к столу, где тут же зацепился локтем за недавно вылезший сучок.
– Хороший стол получился, гладкий, – со вздохом заметил он, похлопывая по распрямляющимся доскам. – И дерево хорошее, без задоринки…
Сучок послушно втянулся в доску. Радим мрачно взглянул на грязную глиняную плошку.
– Чтоб тебя ополоснуло да высушило! – пожелал он ей вполголоса. Плошка немедленно заблестела от чистоты. Радим отодвинул посудину к центру стола и задумался. Конечно, Лаве приходилось несладко, но в чем-то она несомненно была виновата сама. Изо всех приходящих на рынок женщин торговки почему-то облюбовали именно ее, а у Лавы, видно, просто не хватало мудрости отмолчаться.
– Знаешь, – задумчиво сказал он наконец. – Тут вот еще, наверное, в чем дело… Они ведь на рынок-то все приходят уродины уродинами – переругаются с мужьями с утра пораньше… А тут появляешься ты – красивая, свежая. Вот они и злобствуют…
Лава, перестав на секунду оглаживать заметно укрупнившиеся помидоры, подняла беспомощные наивные глаза.
– Что же, и нам теперь ругаться, чтобы не завидовали?
Радим снова вздохнул.
– Не знаю… – сказал он. – Как-то все-таки с людьми ладить надо…
Они помолчали.
– Вот, – тихо сказала Лава, ставя на стол корзину с алыми помидорами.
– Умница ты моя, – восстановил он ее мыслительные способности, и, наверное, сделал ошибку, потому что жена немедленно повернула к нему вспыхнувшее гневом лицо.
– Я тебя столько раз просила! – вне себя начала она. – Научи меня хоть одному словечку! Не захотел, да? Тебе лучше, чтобы я такая с базара приходила?
Радим закряхтел.
– Послушай, Лава, – сказал он, и жена, замолчав, с сердитым видом присела на шаткий кривой табурет. – Ты сама не понимаешь, о чем просишь. Предположим, я научу тебя кое-каким оборотам.