Пронзительная жизнь. Маргарита Ронжина

      Через семь дней, как только Саша физически более-менее восстановилась, из роддома ее перевели прямо в детскую больницу. Ничего не сказали, не дали времени найти, выбрать врача и больницу получше, обратиться к близким, которых, впрочем, она пока не желала вмешивать. А просто огорошили – перевозим. Саша не противилась, она в тот момент больше всего была похожа на водоросль, который безвольно выполняет приказы морского течения, не думая, что есть иные варианты. Возможно да, врачам лучше знать.

      К тому же домой совсем не хотелось. Саша осталась одна. Отец улетел на второй день после родов, взяв у Саши клятвенное обещание сразу сообшать обо всем происходящем с ней и внуком. Он много говорил о том, что, как только дочь окрепнет, начнет ей делать гостевую визу. О том, как рад, что у него есть внук, который, наконец-то, будет интересоваться спортом и они создадут свою команду в Штатах. Сыпал предсказаниями, что он тот еще красавец, весь в новоиспеченного деда, и девчонки прохода не дадут. Все это говорилось в шутку, чтобы поднять настроение Саше, из гордости и искренней радости.

      Но ей это доставляло такие страдания, что лучше бы ее вскрыли заживо.

      Саша, когда ему звонила, с запавшими после бессонной ночи – пока еще сухими – глазами, умудрилась притвориться веселой, но очень уставшей. Она сделала, как потом осознала, нечеловеческое усилие, чтобы не рыдать, рассказывая о ребенке и искусно врать, находясь при этом в шоковом состоянии. Но самое сложное было пережить именно эти его милые, казалось бы, невинные высказывания, папины улюлюканья. Ей захотелось умереть, никогда не рождаться, только бы не сообщать эту шоковую новость отцу. Может, это сон. Может, все пройдет?

      Нет, нет, надо открыть глаза и делать что должна, на автомате или нет, не важно. Отцу пока не говорить, у него начинается совершенно другая жизнь в Америке. Зачем она ему с таким “довеском”.

      При выписке она встретила уничижительный взгляд той самой медсестры, на вопрос которой сорвалась и устроила грандиозную истерику, такую, что ей вкололи успокоительные. Могло показаться, что прожжённая циничная больничная тетка знает все о Саше: о том, какая ее ждет жизнь, какая она глупая, что обрекла себя на то, о чем еще не подозревает. Медсестра навешала ей ярлык и перестала обращать внимание, как на конченного человека. Но прощальным взглядом – смесью жалости и превосходства от того, что не послушалась – тетка ее одарила. И на том “спасибо”, чудовище.