Квир-теория и еврейский вопрос. Коллектив авторов
омосексуалов, также бывших евреями, или евреев, также бывших гомосексуалами, книга занимается анализом риторических и теоретических связей, соединяющих два смысловых комплекса – «еврей» и «гомосексуал». И хотя установить простые соответствия между еврейством и гомосексуальной идентичностью невозможно, еврейство и гомосексуальность используют друг друга и связаны друг с другом очень явственно. Их пересечение распространяется также на современный дискурс антисемитизма и гомофобии: стереотипный еврей часто похож на гомосексуала, каким представляют его себе наука и культура, – и наоборот.
Заострим эту мысль: в еврее есть нечто квирное, а в гомосексуальности есть, скажем так, нечто от расы. Среди прочего это означает, что ассоциация «еврей-гомосексуал» не только носит теоретический характер, но и весьма существенно сказывается – и сказывалась – на том, как ощущает себя человек внутри еврейского и квирного тела. (Разумеется, она сказывается и на том, как еврейское или квирное тело умирает.)
Распространенное представление, что евреям свойственны отклонения от сексуальной и гендерной нормы, имеет долгую историю. Недавние работы в области еврейской культурологии – например, «Палеонтологический взгляд на концепцию религии Фрейда» Джея Геллера [Geller, 1993][1] или «Фрейд, раса и гендер» Сандера Гилмана [Gilman, 1993] – фиксируют приписывание еврейским мужчинам «мягкости» во времена, предшествующие девятнадцатому и двадцатому столетию – то есть тому историческому периоду, которому посвящено большинство статей в нашем сборнике. Более того, в своем труде «Национализм и сексуальность» Джордж Моссе тщательно исследует взаимосвязанные дискурсы маскулинности, гражданства и национализма в Европе (особенно в Германии) после эпохи Просвещения, а также то, каким образом евреи (в первую очередь, но не исключительно мужчины) в этих дискурсах настойчиво ассоциировались с презренными гомосексуалами [Mosse, 1985].
Это звучит провокационно, однако представление о том, что евреям присуще «гендерное беспокойство»[2], не всегда отвергалось самими евреями. Действительно, в своей книге 1997 года «Негероическое поведение: подъем гетеросексуальности и изобретение еврейского мужчины» Даниэль Боярин указывает на следы «мягкой» еврейской маскулинности в Талмуде и последующей культуре раввинистического иудаизма [Boyarin]. Затем Боярин утверждает, что эффеминация еврейской маскулинности представляет собой оппозиционный (и только зарождающийся постколониальный) дискурс. Для евреев, живших в Римской империи, полагает он, мягкость раввинистической маскулинности с ее сосредоточенностью на учении и текстах могла служить отправной точкой для самоутверждения в еврейской идентичности, противопоставляемой и превосходящей «жесткую» и воинственную римскую. Разумеется, как Боярин совершенно ясно дает понять, высокая оценка эффеминации мужчин могла идти рука об руку с обесцениванием женщин. Таким образом, культурная ценность, которую раввинистический иудаизм придает мягкой маскулинности, ни в коем случае не означает наступления на патриархальное устройство общества и привилегированное положение мужчин. Кроме того, более поздние еврейские идеологии – к примеру, сионизм Герцля с его идеализированным «мускулистым евреем» – показывают, что со временем евреям становилось все труднее видеть ценность в своей гендерной необычности.
Разумеется, к середине XIX века антисемитский стереотип слабой и пассивной еврейской маскулинности приобрел новое опасное звучание, будучи привит на нарождающиеся дискурсы расы и сексуальности. Новые научные дисциплины помогли создать и кодифицировать социальные и моральные различия между группами, выделяя «существенные» отличительные признаки и называя их природными [Geller, 1992]. Подобное утверждение биологической природы различий может восприниматься как изобретение или, точнее будет выразиться, повторное изобретение еврейских отличий как расовых. Вопрос подавался так, будто еврейский гендер и сексуальная жизнь, как действительные, так и воображаемые, дают ключ к пониманию еврейской расовой инаковости. Устоявшиеся стереотипы еврейской гендерной инаковости были, таким образом, превращены в признаки расовой инаковости, играя роль наглядных доказательств. Так, например, отсутствие у еврейских мужчин «правильной» маскулинности воспринималось как несомненное свидетельство расовой инаковости всех евреев.
В рамках этого рассуждения мужчина-еврей выступает в роли всех евреев: именно отклонение еврейской маскулинности от «нормальной» свидетельствует об отличии евреев как группы от большинства, известного под разными именами – европейцев, арийцев или христиан. Как заметила Энн Пелегрини [Pellegrini], в терминах гомологии, утверждающей равенство «еврей = женщина», все евреи женственны, но ни одна женщина не еврей. Позже мы вернемся к этой теме. Пока же мы хотели бы отметить, что в этот исторический период (и значительно позже) антисемитские заявления о еврейской инаковости, как и еврейская реакция на них, были, по существу, спором о нормативной мужественности. Таким образом, хотя стороны и не были согласны друг с другом – причем в корне – относительно того, соответствуют ли евреи этой норме, но представляется важным, что как антисемитизм, так и противостоявшие ему дискурсы (например, Wissenschaft des Judentums, «наука
Краткие отсылки в тексте ведут к списку библиографии в конце каждого эссе. Здесь и далее звездочками отмечены примечания редактора, если не указано иное; цифрами – примечания авторов, приведенные в конце каждого эссе.
Понятие, введенное Джудит Батлер в книге