Человек в темноте. Дмитрий Рождественский
Я и сейчас включаю ее, чтобы невыносимым воспоминанием забить, заглушить боль сегодняшнего дня. У Оли было прекрасное тело, волновавшее уже одним лишь контуром в оконном просвете. Впрочем, когда ты влюблен в женщину, ее тело всегда прекрасно. В нем не видишь изъянов, несовершенств. Даже если они и есть, какое тебе дело до них. А вот смог бы я теперь сказать так про тело Наташи? Не знаю, не уверен. Просто прелесть Олиного тела в том, что оно и сейчас осталось в моей памяти таким, каким было тогда. Я просил ее не раздеваться быстро, побыть немного полуголой, например, в одной рубашке, или в джинсах без лифчика, без всего остального. Для меня есть особый шарм именно в полуобнаженной женщине. Когда-то они, в зависимости от того, как презентуют себя, как преподносят себя визуально, ассоциировались у меня с различными напитками. Одетая, добропорядочная женщина – это как чай или кофе. Голая – как стакан водки или коньяка, или даже чистого спирта. А вот полуобнаженная – это коктейль с богатым букетом оттенков, с утонченным послевкусием. Оля была в одних джинсах на голое тело, прежде чем раздеться наконец донага, в тот, в последний раз. И то, что врезалось в память, это были последние наши произнесенные слова, когда я сказал ей вечную и бессмысленную фразу: «Все будет хорошо». А она, стоя перед окном и глядя на спящий город, сказала в ответ: «Ничто уже хорошо не будет». И я не нашелся тогда, что возразить. А потом как бы сами собой написались стихи.
Венский симфонический оркестр
Вместо люминала перед сном,
И броженье по дворам окрестным,
Взорванным внезапною весной.
Ходики с кукушкой ждут ремонта,
Не оплачен счет за газ и свет…
Прожит день, а стало быть, намотан
На катушку однотипных лет.
Кораблям в портах покой обещан,
Что же их срывает с якорей?
До утра – тела случайных женщин,
И одежды комом на ковре.
Шаркают щербатые ступени,
очь снимает с города засов.
Бродят неприкаянные тени
В поисках забытых адресов.
Может быть, когда-то в самом деле
Мир обрящут души, а пока
Не найти пристанищ по постелям
И по второсортным кабакам…
Мы относим ходики в починку,
Греемся у тихого огня,
И оркестр венский – как перчинка
В манной каше прожитого дня.
Отдернув чуть-чуть штору в гостиной, я наблюдаю за улицей. Улица почти пуста. Прошла полоса дождей, и теперь стоят прохладные солнечные дни, предвестники близких ноябрьских холодов, тоскливого межсезонья, когда уже не осень и еще не зима, когда то новые ливни пополам с мокрым снегом, то еще бесснежная, но почти зимняя стужа с резкими, пронизывающими ветрами с залива. Это самое ненавидимое мной время года. Пока что еще бродят по городу отголоски осени, еще облетает в парках и скверах редкая оставшаяся листва, устилая аллеи. Здесь листвы нет, только кровельная жесть, асфальт и камень. Там, внизу, по асфальту