Еретик. Книга 3. Наталия Московских
а дофин Карл безуспешно искал возможность вызволить его. Единственным действенным способом он счел собрать выкупную сумму, подняв налоги в условиях продолжающейся войны. Из-за пугающей нищеты множество людей подалось в разбойничьи шайки, безжалостно бросив дело, приносившее прежде доход. Разбойники ураганом проносились по деревням и селениям, не получая за свои преступления никакого наказания. Некому было эти наказания назначать и исполнять – да и некогда. Торговля и ремесла практически остановились. Сельское хозяйство бедствовало, поля зарастали, простаивая без ухода. Многие понимали, что может случиться восстание. Поэтому когда народ не выдержал угнетения и двинулся на Париж, это удивило разве что тех, кто привык жить одним днем и не думать наперед – в народе говаривали, что дофин Карл принадлежал к числу именно таких людей. Казалось, он искренне удивился, узнав о восстании, поэтому спешно отдал распоряжение отрезать подступы к Парижу. Страх дофина разделяли многие знатные господа, которые приказали своим крестьянам немедленно начать работы по укреплению замков. Вот только усталость простого народа перешла все границы, и люди выступили с оружием против своих же господ, отказавшись строить укрепления.
Набиравшее обороты восстание пронеслось по Бовези, как чума, распространилось в Пикардии, Иль-де-Франсе и затронуло Шампань. Бунтовщики, выказывая усталую ярость, громили поместья, жгли замки и жестоко убивали их обитателей, попутно уничтожая все документы, фиксирующие крестьянские повинности. Казалось, в своей бессильной злобе они стремились уничтожить как можно больше влиятельных господ, надеясь, что это поможет нормализовать собственное положение.
Лишь к середине лета, когда знатные сеньоры объединили силы с дофином и заручились поддержкой Карла Наваррского, восстание удалось подавить. И пусть пока что сеньоры не решались увеличивать налоги или угнетать крестьян новыми повинностями, люди чувствовали себя изнуренными и истощенными. Они устали от непрекращающегося напряженного ожидания, которое обступало их со всех сторон. Люди хотели мира, и, казалось, еще немного, и их будет устраивать любой способ его достижения.
Даже находясь на большом расстоянии от основных волнений, Вивьен Колер прекрасно чувствовал общее настроение страны. Он так же истово искал мира в собственной душе.
Первое время он, несмотря на свое природное любопытство, опасался открывать еретическую книгу Анселя, будто считал, что тем самым окончательно и бесповоротно сломает собственную жизнь. На деле Вивьен понимал, что уже это сделал – в тот самый момент, когда забрал катарские тексты из лагеря прокаженных. Преступлением было даже не решение забрать книгу с собой – преступлением был сделанный им выбор: скрыть ее и оставить у себя. Он должен был отдать ее епископу. Должен был передать ему слова прокаженного. Он должен был поступить, как инквизитор. Но не смог.
Разумеется, он не собирался выдавать себя своим поведением. Вивьен умел выглядеть бунтарем и скрывать за этим юношеским упрямством свои истинные душевные порывы. Сказать все, не выдав ничего – это было его лучшим прикрытием. Однако в глубине души Вивьен чувствовал, что все зависит не только от него. Ансель мог попытаться выйти с ним на контакт, проявить себя, попробовать о чем-то поговорить. Вивьен опасался этого, однако одновременно искренне этого желал. После рассказа Элизы о событиях в Кантелё ему хотелось вновь посмотреть в глаза Анселю, понять, насколько глубоко ранил его собственный поступок, насколько его душа еще способна к… чему?
«Боже», – думал Вивьен, печально усмехаясь самому себе. – «Милостивый Боже, неужели я все еще думаю о том, чтобы помочь ему? Неужели все еще думаю, что смогу это сделать? Ведь он преступник. Он еретик. Он должен ответить перед законом: перед Святой инквизицией за ересь, а перед светским судом за убийство Гийома де’Кантелё. Моя помощь его душе не сумеет ничего изменить, так почему же я так жажду оказать ее?»
У Вивьена не было ответов.
Дни и месяцы сменяли друг друга, а ни Ансель, ни Ренар, ни Лоран не совершали никаких действий, которые можно было бы счесть опасными. Работа инквизиционного отделения Руана шла своим чередом.
После службы Ренар и Вивьен вместо трактиров частенько наведывались в дом на лесной поляне. Элиза встречала своих гостей с радостью и теплотой. Она все еще иногда учила Ренара стрелять из лука, хотя тот подходил к этим урокам с меньшей уверенностью и меньшим запалом, нежели раньше. Успехи его тоже заметно ухудшились. Он никак не объяснял угасание своего интереса к стрельбе и, когда об этом заходила речь, мрачнел и предпочитал ничего не обсуждать. Элиза и Вивьен предположили, что дело может быть в Рени и в ее былом зрительском интересе к его занятиям. Возможно, после ее отказа Ренар поумерил пыл и теперь изредка продолжал учиться лишь из практических соображений: такое умение никогда не бывает лишним, особенно учитывая напряженную обстановку на всей французской земле.
Элиза искренне хотела утешить Ренара, однако при первой же попытке поняла, что не знает, как к нему подступиться. Даже сейчас, когда он проявил удивительную терпимость к ее верованию, она не до конца понимала этого человека. Его чувства были для нее загадкой. Вдобавок он продолжал вызывать