Кыш, Двапортфеля и целая неделя. Юз Алешковский
м, как прошла целая неделя. Чего в ней было больше – хорошего или плохого? И если больше плохого, то кто в этом виноват: сам папа или, как он любит говорить, стечение обстоятельств?
В моей первой школьной неделе было больше плохого. И не из-за меня, а из-за обстоятельств, которые начали стекаться давно.
Если бы я родился хотя бы на два дня позже, то мне исполнилось бы семь лет не тридцать первого августа, а второго сентября и меня не приняли бы в школу. Но папе и так пришлось уговаривать завуча. И завуч согласился принять меня с испытательным сроком.
Я был самым младшим и маленьким по росту учеником во всей школе.
В «Детском мире» мне купили самую маленькую форму, но на примерке в кабине оказалось, что и она велика. Мама попросила снять форму с незаправдашнего первоклашки, который стоял в витрине и улыбался, но маму уговорили отказаться от этой просьбы и посоветовали форму перешить. Ещё ей надавали советов, чем меня кормить, чтобы я быстрее рос.
Мама сама укоротила брюки, а фуражку всю ночь держали в горячей воде, потом натянули на кастрюлю и выгладили, но она всё равно спадала мне на глаза.
В общем, первого сентября я пошёл в школу, и на первой же перемене самый высокий из нашего класса мальчик Миша Львов измерил меня с ног до головы моим же портфелем. Измерил и тут же дал мне прозвище Двапортфеля. А сам себе он присвоил прозвище Тигра. Из-за фамилии Львов.
Даже до старшеклассников дошло моё прозвище. На переменках они глазели на меня и удивлялись:
– Двапортфеля!
– Действительно, Двапортфеля!
Они меня не дразнили, но всё равно я чувствовал самую большую обиду из всех, которые получал в яслях, в детском саду, во дворе и дома.
Я отходил куда-нибудь в сторонку, ни с кем не играл, и мне было так скучно, что хотелось плакать.
Правда, однажды ко мне подошла старшеклассница, погладила по голове и сказала:
– Двапортфеля, не вешай нос. Придёт время, и ты станешь четырепортфеля, потом пять, а потом восемь. Вот посмотришь. А на переменке не стой на одном месте. Разминай косточки. И никого не бойся. Начнут пугать – раздувай ноздри. Сразу отстанут. Я всегда так делала. Я – Оля.
– А я – Алёша, – сказал я, и Оля показала, как надо раздувать ноздри.
Но сколько я их потом ни раздувал, это никого не пугало, и у меня в ушах шумело от крика:
– Двапортфеля! Двапортфеля-а!
За такое прозвище я возненавидел Тигру. Хорошо было Дадаеву. Его прозвали Дада! Капустина – Кочаном. Галю Пелёнкину, как бразильского футболиста, – Пеле. Гусева зовут Тёга-тёга, и он очень рад. Лёню Каца – Кацо. Один я – Двапортфеля.
Ничего! Может, со временем им всем надоест такое длинное прозвище и от него останется только Фе-ля. Феля! Это неплохо…
Так я лежал и думал и вдруг засмотрелся… Перед моим окном на одном месте, прямо как вертолёт, висел воробей и вдруг – бабах! Стукнулся об стекло, упал на карниз, потом опять подпрыгнул, затрепыхался и что-то пытался клюнуть.
Тут я увидел большую синюю муху, которая залетела в комнату и хотела улететь обратно. Она жужжала, металась по стеклу, потом замолкала, как будто теряла сознание, и снова начинала кружиться на стекле, как на катке.
«Вот глупый воробей, – подумал я, – видит муху у самого своего клюва, а клюнуть не может. Наверно, он злится и удивляется, как это вдруг ни с того ни с сего такой тёплый движущийся воздух стал твёрдым и холодным. И муха удивляется, что всё прозрачно, а улететь нельзя».
Вдруг воробей ещё раз разлетелся и через форточку пулей влетел в комнату. Я вскрикнул, взмахнул одеялом – он испугался, сделал круг под потолком, полетел обратно и затрепыхался на стекле рядом с мухой.
А мне что-то стало жалко и воробья, и муху. Выходной день… Утро такое хорошее, а они попались…
Я спрыгнул с кровати и распахнул окно.
– Летите, глупые, по своим делам! Вам не понять, что это не воздух вокруг затвердел, а стекло прозрачное. А мне понятно, потому что я – человек!
Так я сказал вслух, выглянул в окно, и мне тоже захотелось на улицу.
2
Как я и думал, мамы не было дома. Она давно-давно, когда ещё была жива бабушка, договорилась с папой, что воскресенье до обеда – её день. Мы с папой на это время были предоставлены сами себе. Папа лежал на диван-кровати так же, как только что лежал я, и размышлял.
– Дождя нет. Надо вставать и куда-нибудь идти, – сказал я.
Папа скосил на меня глаза и ничего не ответил.
– Ну, как прошла неделя? (Папа молчал.) Больше было плохого?
– Было и хорошее и плохое, – наконец откликнулся папа. – Но, в общем, вся неделя была серой. Серость – это самое худшее из всего, что может быть. По-моему, не случайно пауки и крысы… бр-р… серые…
– А слоны? – возразил я.
– Слоны – серебряно-серые. Это совсем другое дело. И дирижабли, и самолёты тоже серебряно-серые, – уточнил папа.
Хороших недель в жизни у меня