Лимоны и синицы. Марта Кетро
/">www.litres.ru)
О моих отношениях с чувствами всегда можно было снимать индийский фильм «Разлучённые», с песнями и танцами.
Давным-давно случилось: рассказывала подруге, которую какое-то время не видела, как дела, и через запятую заметила «а летом… года я была влюблена». И вдруг поняла, это констатация задним числом, и тогда я о себе ничего такого не знала, просто терпела, и только потом, по сумме последствий, догадалась, что, кажется, попала под лошадь в том древнем июле. А будучи в процессе, запрещала себе недостойные переживания. Можно подумать, у меня самурайская честь, но на самом деле я просто была паралитиком, который не чувствовал пальцы ног.
Было плохо, я не ела, не спала, рвалась куда-то, но чувство никак не называлось, а точней, называлось «необъяснимой тоской». Присутствие определённого человека утешало и веселило, но это ничего не значило.
Потому что я твёрдо помнила, какой бывает настоящая любовь. Она случилась у меня в двадцать два, солнечная, огненная летом и ледяная зимой, с лимонами и синичками осенью. Была осень, когда я любила, и однажды вернулась домой, а у мамы очередная затея: провернуть через мясорубку три кило лимонов, грецких орехов и залить это всё мёдом. И я прихожу и вижу гору солнечных лимонов на столе и желтую грудку синицы за окном. С тех пор это про любовь. А весны у нас уже не случилось, поэтому я ничего не знала о любви весной, только о горе.
Так что у меня была понятная матрица, которую я примеряла к каждым следующим отношениям: пробивается ли солнце сквозь резную липовую крону так, что я вижу каждый лист и запоминаю его навсегда? Дарят ли мне торговки красную смородину? Возят ли нас водители автобусов без билетов – «оплачиваем проезд, граждане, а вы двое – не надо»? Бережёт ли меня Бог за одно лишь сияние? Есть ли такой секс, чтобы снять туфельки в коридоре, потом не помню, а потом прихожу в себя под душем? А кожа у него пахнет ли морской водой? И где мои лимоны, где мои синицы?
Чего-нибудь да не хватало, что-то было иначе, и я понимала – не любовь. Мало ли, всякое же возможно, эмоциональная зависимость, интеллектуальная близость, доверие, вожделение, что угодно странное, ведь о том, как выглядит любовь, я знала точно, и это всегда было не оно.
Я оказалась не готова к мысли, что любовь меняется не только от объекта к объекту, но и с возрастом, что исчезают какие-то привычные способы чувствовать и образуются новые, о которых не подозревала. Что сейчас о любви может быть «легко засыпать рядом и ничего не бояться», а потом «чувствовать себя более живой, чем когда-либо», а в другой раз «много смеяться», «вместе работать», «говорить только правду – и только ему» – да бог знает. Что не лимоны, а мерзкий кофе, который он варит, или персики среди ночи – те самые, из O. Генри; а секс станет как состояние вещества – не пар, не жидкость, не плазма, а другая форма существования материи. Неважно, главное, я не понимала: может быть иначе, вот и всё. А как в двадцать два не будет, уже нет той девочки, не к кому прилетать синичкам, поэтому не хуже и не лучше – иначе.
Однажды, когда я стану такой старой, что отомрут все лепестки, все способы и даже память, я смогу пересчитать их – эти приметы любви, которые вернутся ко мне и высыплются на голову из огромной божьей корзины. Все мои лимоны и персики раскатятся по комнате, все цветы, птицы, слова и состояния вспорхнут и разлетятся, я узнаю их все и пойму, сколько любви у меня было.
Они и сейчас сыплются и сыплются, но кто же им поверит.
Love Is…
Напиши мне; напиши мне из Индии, Крыма, Таиланда, отовсюду, где задержишься дольше чем на ночь. Из пыльных углов Старого, Нового и того света, из кабаков, джунглей и недорогих отелей; из палатки, из открытой могилы, в которой проведёшь четыре часа, наблюдая движение звёзд и слушая, как в теле шевелится аутентичная настойка (никакой химии, диметилтриптамин только что с огорода). Я хочу получать твои емейлы, оклеенные радужными марками почтовой компании «Доктор Хоффман», нацарапанные на пожелтевшей папиросной бумаге, пропахшей дымом, с жлобским пивным пятном, – когда выпадаешь из образа, тоже пиши. Напиши подробно, как выглядит Эйфелева башня, мне это важно. Когда на рассвете от тебя уйдёт весёлая чёрная женщина, дай знать, осталась ли она довольна (впрочем, не сомневаюсь). О бледных девочках, которые носят копеечные этнические юбки и никогда над тобой не смеются, ты мне не расскажешь, и правильно, чего я о них не знала? Но я не могу заменить тебе ни одну из них, даже самую бестолковую, даже толстую.
Я же со своей стороны обязуюсь писать о нежных вещах, о коварстве платьев с открытой спиной – если утром между лопаток поцелует один мужчина, верная примета, что вечером там будет целовать другой. Голосом благовоспитанной японки стану щебетать о котиках, сплетнях и ни на секунду не дам тебе усомниться, что не умею любить; это позволит нам безопасно подписывать письма небрежным «люблю, обнимаю». Обещаю, ты ничего не узнаешь о том, как для меня проходят годы; я уберу метки со всех фотографий, где заметно время, где рядом со мной мужчина, где вместо эльфа – усталый взрослый. Ты запомнишь только