Здесь гуляет Овечья Смерть. Елена Нестерина
овек, вместе с ними сошедших на станции, забрались в кузов грузовой машины – и покатили. Как ни прятался Аркашка, как ни укрывался, все равно летела в глаза пересушенная пыль с дороги, а потому любоваться окрестностями не удавалось. Да и что толку, если пейзаж почти не менялся – и по правой стороне дороги, и по левой, куда ни глянь, везде плоская равнина с невысокой зелено-красной травой. Лишь иногда, в низинах, вокруг небольших озер или запруд на узких пересыхающих речках росли кудреватые кусты и высокие ярко-зеленые тополя.
Машина, высаживая своих пассажиров, подъезжала к степным поселкам, один раз остановилась прямо посреди бескрайней равнины, и шустрые дедулька с бабулькой выкатились из кабины. Их встретил всадник, держащий за уздечки еще двух лошадей, дед и бабка резво вскочили в седла – и скоро вместе с встретившим их всадником просто-таки исчезли за горизонтом. Аркашка специально за этой троицей проследил.
К концу пути Аркашка и его отец остались в кузове грузовика одни.
Аркашка пытался дремать, накрывшись брезентом и укутав голову курткой. Но машина так сильно подскакивала на кочках грунтовой дороги, что ни о каком сне и речи быть не могло.
В этом году отцу, много лет работавшему без отпуска или же бравшему его в зимнее время, чтобы посетить с семейством курорты Красного моря, на которых вечное лето, удалось отправиться на малую историческую родину, где он не был уже очень давно.
Они с Аркашкой сели на поезд, провели там трое суток – и вот теперь по бесконечной дороге машина везла их на хутор. Там, на этом маленьком степном хуторе, жила Аркашкина бабушка. А еще там было то, чем Аркашку и подманили, ради чего он и согласился сменять летние развлечения в дорогом его сердцу родном московском дворе на каникулы в какой-то глуши. На хуторе бабушки были животные: настоящие лошади, овцы и пастушьи собаки. Их-то уж точно не было в Москве…
К концу пути дорога пошла между невысокими холмами. Она отчаянно петляла, огибая их, порой машина закладывала прямо-таки залихватские виражи, как на гонках Париж – Дакар.
– Осталось минут пятнадцать, – со счастливой улыбкой на лице сказал Аркашке отец. – И приедем на место.
Он стоял, держась рукой за крышу кабины, и смотрел вдаль, не обращая внимания на жгучее солнце и песок, который летел в глаза, и на то, что машина тряслась и вихляла на поворотах.
«Вот что значит – родные просторы», – с улыбкой глядя на вдохновенного папаню, подумал Аркашка. Он тоже попытался встать рядом с отцом и так же гордо смотреть вдаль, но это оказалось сложно – жарко, тряско, глазам колко. Наверно, нужен был навык степной жизни, который, видимо, отец, много лет проживая в Москве, все-таки не утратил.
За очередным холмом вдруг открылась широкая просторная долина. Взгорья и каменистые возвышения окружали ее со всех сторон – у самого горизонта виднелись их вершины.
– Приехали! – воскликнул отец.
И действительно – машина затормозила возле невысоких строений с плоскими крышами. Вокруг них были загоны для скота с деревянными ограждениями. И нигде ни кустика, ни деревца. Только вытоптанная и утрамбованная красная земля.
Аркашка и отец выпрыгнули из кузова, выгрузили вещи, поблагодарили водителя. И машина умчалась.
А их так никто и не встретил.
Тогда отец и сын сами вошли внутрь жилья, которое, кстати, оказалось незапертым, только входную дверь кто-то привалил большим камнем.
В доме было прохладнее, чем на улице. Но все равно душно. И сумрачно как-то, хотя на небе вовсю сияло раскаленное солнце.
Аркаша взглянул на часы, еще в поезде заблаговременно переведенные на местное время, – они показывали половину пятого вечера.
– А почему нас никто не встретил? – спросил он у отца. – И где бабушка-то наша вообще?
– Работают все. Стада гоняют, – ответил отец, блаженно улыбаясь и втягивая носом странные запахи, которые витали в доме.
Пахло копченым сыром, копченой колбасой и еще чем-то: Аркадию показалось, что копченой шубой. Хотя кому это надо – коптить шубу? Но пахло именно так.
Пока он, пройдя в самую большую комнату, рассматривал мебель и картинки на стенах, отец в кухне зазвенел посудой, зашуршал целлофановыми мешками. И вскоре крикнул:
– Аркадий, иди обедать! Ты только посмотри, что тут есть!
Аркашка вдруг понял, что проголодался, бросился на кухню – а там отец уже резал на колечки тонкую колбасу очень красного, прямо-таки малинового цвета, белый круглый сыр, ломал сероватые лепешки. Такой провизии они точно с собой из Москвы не везли. Значит, папа где-то в доме откопал местную продукцию.
– Умываться на улице! – весело сказал он Аркашке, рассчитывая, что тот воспримет это с восторгом.
Аркадий вышел из кухни, с трудом сдерживаясь, чтобы не навалиться на колбасу с грязными руками, нашел под навесом мятый алюминиевый рукомойник-поддавалку, черный пересохший кусок хозяйственного мыла на его вдавленной крышке, умылся тепловатой водой. И все равно пыль и песок до конца с себя не смыл. Махнул на это рукой и бросился к столу.
Так