Импровиз. Сердце менестреля. Владислав Русанов
ание, восторженные рукоплескания, шепотки за спиной и даже откровенные сплетни. Ведь он артист, он живет для зрителя и слушателя, а они живут для него, питают его вдохновение. Любовь или ненависть – какая разница? Для артиста смертельно только одно – равнодушие толпы, забвение. Когда тебя перестали замечать, перестали интересоваться, ты умер.
Он покинул карету под проливным дождем. Не заботясь, что тугие струи ливня хлещут в лицо, проследил, как слуги – братья-близнецы Бато и Бето – отстегнули ремни, удерживающие кожаный короб с инструментами, и, кряхтя, поволокли его по парадной лестнице. Конечно же, его здесь ждали. Ждали и волновались – едва ли не половина гостей, собравшихся на бал ко двору герцога Аркайлского, прибыли сюда исключительно, чтобы послушать прославленного менестреля, а он задерживался. Как назло, карета завязла в грязи, и близнецам пришлось потратить немало времени, чтобы вызволить просевшие по ступицу колеса.
Но он все же явился. Ланс всегда держал слово, и это тоже выгодно отличало его от большинства избалованных менестрелей на просторах всех двенадцати держав. В особенности если он дал слово Регнару – своему давнишнему приятелю, придворному магу-музыканту его светлости. Гофмейстер неодобрительно смотрел на лужу, которая натекла с плаща великого менестреля. Ланс ухмыльнулся и сбросил в нее плащ, небрежно потоптавшись по нему, отер желтую глину с сапог, пригладил ладонями волосы и зашагал в главный зал. Близнецы поспешали следом, пыхтя и утирая мокрые лица о плечи.
– Ланс альт Грегор из Дома Багряной Розы! – провозгласил распорядитель.
Менестрель шагнул через порог, купаясь в восхищении, впитывая всеобщую любовь, скользя по волнам восторга.
Покорные взмаху палочки Регнара, валторны и флейты, басы и гобои, клавикорды и литавры смолкли. В наступившей тишине слышно было, как потрескивают фитили сотен свечей белого воска, зажженных слугами герцога по такому случаю.
Ланс всегда воспринимал слушателей как некую обезличенную толпу. Не из-за непомерной гордости, не из презрения к обделенным магическим даром людям, не от осознания собственного величия. Нет. Просто много лет назад юный музыкант, не вышедший еще из возраста, когда другие мальчишки готовятся стать пажами, до одури боялся упирающихся в него пристальных взглядов. Дрожали поджилки, ледяными пальцами пробирался вдоль хребта озноб, и смолкала скрипка, сбиваясь на жалкий кошачий плач. Тогда строгий и мудрый наставник и посоветовал перестать видеть зал. «Не смотри в глаза, скользи поверх голов. Принимай толпу, как лес, как море, как дождь. Нет деревьев, есть лес, нет капель, есть дождь, нет людей, есть толпа». Мальчишка Ланс попробовал, и ему помогло. С тех пор он поступал так всегда. Есть он, его магия, его музыка, и есть слушатель – многоголовый, многоглазый, многоухий…
Так он намеревался поступить и сегодня. Скользнул расфокусированным взглядом вдоль переднего ряда вельмож, отмечая блеск золотого шитья и огненные блики на гранях драгоценных камней… И вдруг. Эти глаза. Огромные, круглые, обрамленные пушистыми ресницами, удивленно-восторженные. Усилием воли Ланс заставил себя продолжить давно отработанный ритуал. Развернулся лицом к середине зала, где под свисающими с потолка боевыми знаменами на кресле из красного дерева сидел герцог Аркайлский. Его он тоже не видел – на время выступления его светлость сольется с толпой, ибо исключений не может быть ни для кого, но прекрасно помнил седую бородку клинышком, тяжелые мешки под блеклыми глазами, подагрические кисти в коричневых старческих пятнах, расслабленно лежащие на подлокотниках. Менестрель прижал кулак к сердцу и коротко поклонился, держа ладонь левой руки на эфесе шпаги. Здесь, в бальном зале, только он оставался при оружии. Просто все правители двенадцати держав прекрасно знали о его чудачествах и не рисковали лишиться превосходного развлечения, настаивая на соблюдении законов, обязательных для толпы.
Его светлость наверняка кивнул в ответ, да и могло ли быть иначе? Ланс не видел его, но Бато и Бето зашевелились у ног хозяина, извлекая из кожаного короба две скрипки – приму и секунду, палисандровый ксилофон, свирель, настолько потемневшую от времени, что поговаривали, будто ее касались руки одного из первосвятителей, и цистру[1], натертую воском до мягкого блеска. Близнецы ни ухом ни рылом не разбирались в музыке, но за инструментами ухаживали исключительно. И прекрасно готовили выступление.
Вскоре скрипки, свирель и цистра покоились на ажурных резных подставках, а ксилофон занял привычное место у ног менестреля. Толпа затаила дыхание.
Ланс альт Грегор закрыл глаза, набирая полную грудь воздуха…
И едва не зарычал. Он продолжал видеть голубовато-зеленые очи. И черные ресницы, такие длинные, что, попади сюда по праву гордившаяся своей красотой княгиня Зохра с южного острова Айа-Багаан, она повесилась бы на собственной косе.
Что же это за наваждение?!
Тряхнув головой, он заставил себя сосредоточиться на музыке.
Заминка тянулась не дольше двух ударов сердца. Оставалось надеяться, что слушатели ничего не заметили.
Еще один глубокий вдох. Медленный выдох.
Руки
Цистра – старинный струнный щипковый музыкальный инструмент, похожий на современную мандолину. Имеет 5-12 парных струн.