Сценарий 19/91. Быль о том, как я потерял страну. Вадим Шильцын
не стали под неё маршировать? Почему, в конце концов, наша эстрада не взяла этот текст на вооружение?
Вот ты идёшь по улице Семёна Кузьмича.
Из окон люди падают, отчаянно крича.
Твоя походка лёгкая и камень возбудит.
Ты женщина жестокая, велик твой аппетит!
А за тобой по улице Семёна Кузьмича
бежит толпа влюблённая, чего-то бормоча.
Все смотрят только на тебя и все тебя хотят,
и платят все по три рубля за твой случайный взгляд.
Все женщины на головы надели бигуди,
и ходят только голые, мужьям кричат: «Гляди!»
Мужья не отзываются на громкий этот крик,
и каждый день стреляется из-за тебя мужик.
Я тёмный, знать я не могу – кем был Семён Кузьмич,
но третьи сутки берегу я для тебя кирпич.
Вот завтра с крыши запулю те в бошку кирпичом,
чтоб ты узнала: как шутить с Семёном Кузьмичом.
Семён, Кузьмич, и все остальные подошли ко мне как раз в тот момент, когда я завершал картину маслом, поглядели на тучки, поржали. Кузьмич сочувственно спросил: «Замёрз, поди?» – и вполне органично предложил хлебнуть коньячку. Кто ж на моём месте откажется? Конечно, я хлебнул, после чего так же естественно помог банде открыть вагоны.
Открывать их было непросто. Часть стены полагалось задрать вверх и закрепить, чтобы она исполняла роль навеса. Изнутри вагона извлекались деревянные настилы и лестницы, чтобы публика поднималась на удобную для обмишуливания высоту и оказывалась на уровне прилавков. Это всё надо установить, да закрепить, проявляя сноровку и удаль молодецкую. Девки наводили порядок внутри вагонов, расставляли по полочкам призы, которых никогда никому не выиграть, и другие призы, которые копеечные, которых не жалко.
Накатить коньячку предложили мне и в другой раз, и в третий, после чего радость моя развернулась вовсю, и предложил я нарисовать на внутренней, не оформленной ромбиками стене – Деда Мороза. «Конечно рисуй – согласился Кузьмич – если больше делать нехрен»
Мороз у меня получился страшный! Нос красный, борода и глаза – синие. Других-то красок не было в палитре. Кафтан, тоже красный, к низу уходил в небытиё, от чего Дед немного смахивал на джина, вылетающего из пара, или ещё каким-то образом лишённого ног.
Невозможно было снова не выпить, и тогда я предложил нарисовать Снегурочку. Меня пытались остановить, но как остановишь творца, когда он уже малюет рот? Снегурочка получалась ещё страшней и кровожадней, чем Дед. Огромные губищи заняли пол лица, а вторая половина состояла из синих ресниц. Треугольный кокошник тяжко синел над седыми косами, а ниже бюста, тоже гипертрофированного, мне рисовать стало скучно.
«Давай уже, вали отсюда!» – сказал Кузьмич озабоченно, и я с чувством перевыполненного долга поехал на базу, то есть, в дирекцию парка. Были же времена, когда