Сценарий 19/91. Быль о том, как я потерял страну. Вадим Шильцын
отповедью: «Прочитала я это всё! Не знаю, зачем вы это всё принесли. У вас нет языка. Вы понимаете? У вас просто нет языка!» – и она ещё несколько раз повторила – «Нет языка!» – чем ввергла меня в обескураженное настроение.
В чём прокол? – думал я, шкандыбая от редакции до метро – Как нет языка? Что может означать сия фраза? Разве есть какой-то особый язык в той самой сказке про Федота-стрельца, которую катает Балаган, а все самодеятельные коллективы так и норовят поставить тут и там? С точки зрения языка – это сплошная частушка, растянутая на длину сюжета народной сказки «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Однако, «Юность» напечатала сказку Филатова, невзирая даже на то, что это пьеса, то есть, произведение, выпадающее из того формата, в котором журнал работал как до, так и после её публикации. Конечно, формат – одно, а язык – совсем другое.
От путаницы кислого с красным, от невозможности уловить точку опоры для дельных размышлений, от собственной тупости становилось ещё досаднее. Где грань промеж хорошим произведением и чушью? Почему я не вижу той фишки, которая известна той нервной толстухе?
И вот, теперь, когда успех очевиден, сами вопросы, мучительные в своей неразрешимости, оказались пустыми. Женщина-редактор врала, как врут все критики, и вообще, не заинтересованные в чём-либо люди. Не стоит их слушать. Фишка в актуальности запроса. Предугадать – когда, кому и чего приспичит – невозможно, но когда приспичит, человек неминуемо превращается из предмета непотребного и даже досадного, в другой предмет, из которого можно чего-то полезное выковырять. Тут и язык обнаруживается, и чувство юмора, и даже талантище вместе с остальными приблудами, коих, вроде бы, прежде не наблюдалось. В прекрасный этот миг человек может ощутить себя триумфатором. Он забывает о досадных досадах, о неразрешимых вопросах, сколь бы много ни вертелось их прежде. Хрен бы с журналом «Юность» и всеми прочими журналами, с брюзгливыми бабищами, которые строят из себя литературных знатоков, а ведь, сами-то, сами! Хо-хо! Двух слов не свяжут! И не то, чтобы со сцены не свяжут, вслух, а даже на бумагу навалят полупротокольных пустышек типа – «Так сказать, как говорится, короче говоря, хотелось бы спросить…» Единственное поле, доступное их таланту – редакционный стол, а единственное доступное им действие – скрючивание собственной рожи в кукиш. Не заладилось там, и ладно. Москва взята мной с другого, противоположного входа.
Триумфы проходят так же, как и досады. Эмоции не бывают долгими, но рассказ, набитый на машинке и заброшенный в коробку из-под ботинок, продолжает лежать в коробке целую вечность. Через 30 лет обнаружил я те 9 страниц машинописного текста, которые называются – «Два сюжета февральской оттепели». Вот и славно! Самое время – впендюрить их сюда.
011 Два сюжета февральской оттепели
Когда оттепель, кажется, будто наступила весна. Люди перестают кутаться да ёжиться и ходят по улицам не спеша. Знакомые, встретившись случайно, не разбегаются в разные стороны, как прежде, а останавливаются