Таир. Спаси меня. Анастасия Шерр

      Волосы мне обрезали с самого детства так коротко, что я походила на мальчика. Я всегда завидовала соседским девочкам, у которых были длинные, шелковистые локоны, которые они будто специально расчёсывали, сидя в саду. Мне же нравилось наблюдать за ними из своего сада, собирая яблоки или персики. Или пропалывая сорняки. Я никогда не гуляла без дела, в отличие от тех же ровесниц. У меня не было детства, не было дней рождения. Вместо веселья и игрушек – работа. Вместо подарков – упрёки, побои и тычки от отца, матери и братьев.

      Я не роптала. Знала, за что они меня ненавидят. За то, что я девочка. Проклятье на головы отца и матери, которое рано или поздно опозорит их. Мой отец всегда говорил, что рождение девки – это наказание за грехи матери. Видимо, она однажды недостойно повела себя и поплатилась за это рождением девочки.

      Мама тоже считала меня наказанием. Она не говорила, за какой грех, однако, всегда твердила: «Проклятье. Ты – проклятье моё. Нужно было утопить тебя, когда родилась!»

      Мне было стыдно за это. За то, что родилась девочкой. За то, что не оправдала надежд родителей и не родилась мальчиком. Жаль. Очень жаль. Тогда мама любила бы меня, как братьев – Фарида и Амина, а папа сажал бы в свою машину и увозил бы в город, там покупал бы мне конфеты и сладкую газировку. Но он не возил. Потому что я была девочкой.

      Я должна была всё время находиться дома, чтобы готовить еду, стирать, убирать и прислуживать моим обожаемым братьям. Я тоже любила братьев. Пока была маленькой. А потом, лет так с семи-восьми они начали меня избивать. Не сильно. Но мне многого и не надо было. Маленькая, худенькая, я заваливалась на землю или пол после первого тычка или подзатыльника. Но я была выносливой. Всё, что я пережила, заставило меня стать сильной и непоколебимой.

      – Самина! – в очередной раз крикнула мама и стеганула меня по шее пустым пыльным мешком.

      – Что? – я встрепенулась, вытирая пот со лба. Этим летом было особенно жарко и солнце напекало голову даже сквозь плотную ткань платка.

      – Ты опять в облаках витаешь? О чём только думаешь! – мама не любила, когда я отвлекалась на собственные мысли. На них я не имела права. Потому что они обязательно порочные и греховные. А ещё мне не дозволялось смотреть телевизор и иметь телефон. Грех, говорила мама. Нельзя. За грех наказывают. Я росла в жутком страхе перед этим словом, которое своим значением перевешивало все остальные слова: плохие и хорошие. Оно значило для меня больше, чем «мама» или «папа».

      Единственная, кто меня любила, – соседка Фатиха. У неё было восемь детей: шесть девочек и два мальчика. Странно, но Фатиха не выглядела несчастной, как моя мама. Казалось, она даже любит дочек. Хотя в детстве я думала, что притворяется. Ведь дочки – это наказание, их невозможно любить! Я всё осознаю лишь через годы. Пойму, что не все в нашей деревне были такими же фанатиками, как моя семья, где бить и оскорблять своего ребёнка считалось нормой. Где ребёнка ненавидели лишь за то, что он родился девочкой.

      – Прости, мама. Я скоро закончу со стиркой, – я стирала руками, потому что жили мы довольно бедно и у нас не было стиральной машины, как у той же Фатихи. Когда отец с матерью и братьями уходили в поле, работы у меня значительно прибавлялось, как и грязной одежды.

      – Оставь это. Иди к отцу. Он хочет поговорить с тобой.

      По телу побежали мурашки, как и всякий раз, когда папа звал меня на кухню, где подолгу засиживался с братьями, выкуривая свою длинную трубку с крепким табаком, от которого у меня слезились глаза.

      Я боялась таких моментов, потому что о хорошем поговорить отец меня не звал. Никогда. Это значило, что я провинилась и меня ждёт наказание. Иногда это была палка, которой мы гоняли коров на пастбище, а иногда – пощёчины, из-за которых потом долго горели щеки. В редких случаях отец обходился словесными упрёками, я же покорно кивала и убегала из кухни, как только мне это позволяли.

      Мать ни разу не заступилась за меня, хотя я ждала этого, пока была маленькая. Она и сама боялась отца, тому ничего не стоило поколотить