Национальная идея России. Валерий Тишков
нове почти 30-летних изысканий, личного и общественного опыта по части понимания России и других культурно-сложных государств. Научная карьера автора сложилась так, что из полвека академических занятий мне три десятилетия довелось совмещать исследовательскую работу с участием в общественно-политической жизни страны, включая уровень государственного управления.
С середины 1980-х гг. автор был заместителем, а затем директором головного академического института в области этнологии, а в 1992 г. некоторое время одновременно входил в состав Правительства Российской Федерации в качестве министра по делам национальностей. В последующем были многочисленные вхождения в состав министерских коллегий, общественных и научных советов ведомств, членство в Совете при Президенте Российской Федерации по межнациональным отношениям, участие в общественных организациях, не говоря уже о научных разработках прикладного общественно-политического значения. Эти жизненные обстоятельства не только пополняли багаж книжного знания, но и влияли на выбор исследовательских тем, форму изложения текстов. Ныне уже покойные выдающиеся интеллектуалы Эрнест Геллнер и Чарлз Тилли оба говорили мне, что лучше писать небольшие книги, а не толстые фолианты, и что если ученый желает, чтобы его услышали и свершились предлагаемые им перемены, тогда нужно выстраивать отношения с теми, кто принимает решения (decision-makers).
Ситуация сложилась так, что я продолжал писать «толстые» книги, но сопровождавшая их публицистика и прикладная аналитика помогали транслировать идеи и предложения, многие из которых были реализованы. Конечно, не все и не в полной мере, но ученый должен понимать и принимать то обстоятельство, что между наукой и политикой всегда есть дистанция, и не все взгляды и предложения ученого могут и должны быть приняты, тем более в близкой перспективе. Но также нежелательны инертность и равнодушие исследователя к тому, как воспринимаются не только научными коллегами, но и обществом новые идеи и полученные знания о происходящем. Ученый должен обладать пассионарностью в отстаивании своих позиций, но и уметь признавать другие мнения, вносить коррекции в собственные подходы. Важно не впадать в крайности как в выборе теории и метода, так и в практических рекомендациях. Гибкость без приспособленчества и пассионарность без одержимости – лучшие ориентиры для позиции ученого-гуманитария.
Мои научные занятия и общественная жизнь пришлись на интересный и драматический период в жизни страны. Это была эпоха крайностей, когда умеренные, непартийные позиции сохранять было непросто, а иногда именно они могли становиться предметом особого неприятия поборников радикальных взглядов и действий. Как однажды сказал мне шри-ланкийский ученый и адвокат Нилан Туричильван (позднее убитый тамильскими террористами): «Меня как умеренного ненавидят обе стороны за то, что я предлагаю примирить конфликтующих в моей стране». «All extremists hate moderates more than each other», – запомнились мне слова Нилана, сказанные им во время пребывания в Шри-Ланке с семинаром по урегулированию конфликтов.
Надо признаться, что и причиной моего добровольного ухода из правительства Б. Н. Ельцина в 1992 г. были похожие мотивы неприятия жесткой партийности, когда Г. Э. Бурбулис напутствовал меня на должность председателя Государственного комитета по национальной политике словами: «Твоя главная задача – искоренять там коммунистическое подполье», а вице-президент А. В. Руцкой предлагал «определиться» в пользу нарождавшейся тогда антидемократической фронды действующему президенту и его команде. Так что это были не просто мои «стилистические разногласия» с Ельциным, как я это объяснил тогда, но и более существенное расхождение. Я и сейчас считаю, что жесткая партийность не на пользу управлению государством и обществом, а умеренность в политике не есть проявление ее слабости. Как, кстати, и одержимость единством, ибо признанное разнообразие (культур, взглядов, программ и правовых норм) – это и есть единство.
Последние десятилетия XX в. были временем глубоких катаклизмов в жизни нашей страны. Это было время верхушечных политических импровизаций, массовых низовых мобилизаций, смены фундаментальных основ социально-экономического строя и государственного устройства, демонтажа прежних идеологических и морально-нравственных основ жизни. Наконец, 1991 год ознаменовал распад Советского Союза и возникновение Российской Федерации. Конечно, многие российские гуманитарии переживали все эти пертурбации не просто как наблюдатели «замков из слоновой кости», а как непосредственные участники и даже архитекторы многих перемен.
Первые десятилетия XXI в. связаны с руководством страной В. В. Путиным и глубокими социально-культурными и геополитическими трансформациями, когда фактически родилась новая страна или, точнее, страна-Россия родилась заново с новыми экономикой и политическим режимом. В новой России элита и наука оказались заняты драматическим поиском идеи нации, сохранением исторической преемственности и утверждением новой российской идентичности в условиях этнического и религиозного многообразия. Прошло 30 лет жизни после образования Российской Федерации, но образ страны и идентичность народа так и не сложились в полной мере. Это примечательное «отставание», или, как я его называю, кризис понимания России, отметил