Вутăш. Даша Дасова
шлениях блуждающему взгляду всё равно, за что цепляться. Хоть за мокрые пятна на песке, хоть за корягу под поникшей ивой.
Только бы не за водную гладь, манившую и обещавшую покой.
Не ступить ей теперь в родные воды, не выбраться с берега.
Стряхивать песок подсохшими уже ладонями вутӑш2 не торопилась. Она уже никуда не торопилась.
Чёрные волосы, облепившие тело лентами водорослей, подсыхали, и вутӑш хотя бы перестала трястись от холода. Не любила она надводный мир, холодно в нём. И люди злые.
Она точно помнила, что когда-то знала и добрых людей, но воспоминания эти затерялись в памяти, почти исчезли, растворились, когда она перешагнула из мира живых в подводное царство. С тех пор она не встречалась с людьми – до вчерашнего дня. А вчера повстречалась со злым человеком.
Человека звали Пуяном, так его друг окликнул, и до ужаса походил он на кого-то… кого вутӑш знала прежде. И скулы эти узнавала, и брови хмурые, и улыбка скупая, как щербина лицо пересекала. Она помнила, что когда-то дорога ей была эта улыбка.
Засмотрелась, глупая, рот раскрыв, попыталась за былые человеческие воспоминания ухватиться – и позволила человеку подобраться слишком близко. Вмиг оказался на шее крест, отрезав ей путь в серые воды родной реки.
Пуян забрал её золотой гребень – всё, что вутӑш могла ему предложить в обмен на свободу, – и ушёл, погрозив вернуться на следующий день, чтобы стребовать ещё богатств, скрытых подводным народом. Не сдержал слово. Злой человек.
Вутӑш и рада бы ему теперь что угодно отдать – да нечего. Не войти ей в воду, не принести ничего на откуп. По колено забрела в воду – и не пускает река дальше, словно в стену невидимую бьёшься.
Оставалось лишь ждать человека и молиться шыв амăшĕ3, чтобы тот, явившись на берег, уверился, что нечего больше взять с продрогшей, свернувшейся клубком нежити, и отпустил ту восвояси. Но человек всё не шёл, вторые сутки на суше близились к концу, и вутӑш теряла всякую надежду.
Она безучастно смотрела перед собой, пока небо затягивалось глухими серыми тучами, а последние лучи солнца отсвечивали на редких чешуйках на её коже. Тоненькие полупрозрачные пластинки переливались, играли с цветом, как радуга в летний дождь. У вутӑши их было совсем мало – недолго она ещё прожила в подводном царстве, да и выбиралась частенько на берег, грелась под солнышком, да чёрные пряди расчёсывала. У старожилов же, тех, кто не желал выходить на сушу, вся кожа серебрилась чешуйками, словно всё тело монистами покрыли.
Она никогда не хотела, чтобы вся её кожа обратилась в чешую, как у юрких рыбёшек, снующих под водой. Похоже, этому желанию суждено сбыться.
Вутӑш поёжилась в подступающей морозной тьме. Лето клонилось к концу, и ночи становились всё холоднее. В подводном царстве холода не было: вода замерзала лишь там, где живые могут оказаться. А если нырнуть глубже… глубоко, глубже самой смерти – совсем мир другой, без холодного ветра.
И без подвывающих волков.
Вутӑш заледенела: прошлой ночью беда миновала, но сейчас вой раздавался где-то совсем близко. Речной народ не ладил с волками – хищными тварями, частенько разрывавшими задержавшихся на берегу вутӑшей на куски. Со злостью и отчаянием вутӑш сжала ладонь с чуждым ей крестом на тонком льняном шнурке, повисшим, словно кандалы, на шее, – и отдёрнула руку, обжёгшись. Забредут волки на берег – не спастись ей в воде.
Совсем не спастись.
В прилеске за спиной послышались шорох первой опавшей листвы и хруст ветки. Тишайшие звуки – человек бы не услышал. Спину холодил чужой хищный взгляд. Живой, но не человеческий. Нежить замерла. Авось пронесёт. Авось не заметит.
Заметил: ещё бы собаки Турă4, коими слыли волки, не углядели на берегу реки нежить. Вутӑш обернулась, уткнувшись ладонью в песок, с глупой надеждой лелея мысль, что острый слух её обманул, что это всё померещилось ей от холода и тоски.
Взгляд выцепил из тьмы силуэт хищника. Волк словно понял, что обнаружен, и уже не таясь выступил вперёд, позволяя себя разглядеть. Чтобы последние воспоминания у вутӑши поярче были, не иначе.
Тихий рык показался ей громче грозовых раскатов, вутӑш оцепенела. Страх, такой жуткий и знакомый предсмертный ужас заглушил всё звуки, кроме тех, что исходили от волка – второй смерти её.
Волк прыгнул – и вутӑш в глупом порыве отвернулась, свернулась в клубок на песке, словно если она не смотрит на свою смерть, то и нет её.
Боль впилась в плечо острыми клыками, оцарапала когтями спину. Душу бы вытрясла – коли была б.
Вутӑш взвизгнула отчаянно, испуганно, так, что по гладкой воде тревожная волна прокатилась. Под потемневшей кромкой воды тянули к ней руки гребнями волны её братья и сестры – вутӑши.
Но на берег не спешили – боялись.
Свет – резкий и обжигающий – изрезал истоптанный песок вокруг на жёлто-чëрные осколки света и густых как смоль теней. Опалило теплом, слишком уютным для раздирающей на части боли.
«Огонь», –
Вутӑш – дух воды в чувашской мифологии. На рассвете и в полдень они выходят на берег в облике черноволосых девушек и расчёсывают пряди золотым гребнем.
Шыв амăшĕ – Мать воды, хозяйка одного из первоэлементов – воды в чувашской мифологии.
Турă – единый бог в чувашской мифологии. Волков, согласно поверьям, называли божьими собаками.