Головня. Станислав Мишнев
воя противоугонной системы, – сигнализация «у жлоба» не сработала, и, достигнув высшей точки блаженства, зевнула.
– Мимо. Гараж стоил полтора миллиона.
И со спокойной совестью легла досыпать.
Лапти
Бабушка, ты чего мне откажешь? —
Не знаю, разве что дорогу до церкви.
Слабое нынче время, усталь одна, такое время прикачнуло, что на брата родного надеяться нельзя, раскатает, а то и развозит. Бредёт подневольный люд в неком отрицательном направлении. До ненависти покуда дело не дошло, но веры и наивности в помине нет. Раздумьем люд страдать перестал, храпом тоже, о чем ни калякай, какими прожектами извилины в голове не выпрямляй, всё равно кричать охота: «Чур меня!» Пишет канцелярская машина указы денно и нощно, ищёт способ казну обогатить, люд податями остолбить. Цены каждый день к небесам жмутся, потребительская корзина истрепалась, и сегодняшняя главная цель существования простого люда – отдать голоса за самых, самых, и ещё сто раз самых… и дожить до утра. За мизерную прибавку к пенсии присягу примем под колоколами!
Торговое дело с нищим делом как наёмный пастух да безымянный подпасок. То и другое славно гибкой спиной, у того и у другого сума большая; нищее дело потупленные очи воробьиным шагом ведут, нищее дело бога чтит чаще, чем ложку достает, стоит оно одним лаптем на покорности, другим лаптем на смирности да гладком слове. У торгового дела глаза острые, шаг широкий, нажива ему один сапог драит, блуд языковой другой ваксит. Видят глаза торгового дела всё насквозь, знают о ценах за высокой горой, о грехах за соседским гумном, о злате на дне морском. Торговое дело в церковь заходит простоволосое, выходит из церкви в картузе.
Не для всех нынешнее время слабое, вот местные оптовики Пельмень, Коч, Пришивная Голова и примкнувший к ним Вася Грузило в час сладкого бездельного томления дегустировали английское пиво, жевали местных вяленых раков и перетирали последние новости. Верно говорили древние: «У кого нет волчьей повадки, тому незачем наряжаться волком». На повестке дня стоял вопрос о строительстве моста между двумя полумертвыми деревнями в Н-ском сельском поселении. Мост провалили большегрузные лесовозы. Шоферы оказались не при делах: велят – едем. Те кто «велит ехать», ушли в глухую защиту: каждый делец тертый калач: я не я, и кобыла не моя. Пенсионеры, инвалиды и вынужденная доживать свой век призабытая интеллигентная прослойка клали низкий поклон людям зажиточным, ибо поселенческие начальники игнорировали потуги сельчан, дескать, мост и не областной, и не местный, и его в природе просто не существует; за какого сына-депутата на каком уровне люди голосовали – забыли, а депутат не сказывается. Итак, четверка преуспевающих господ, как подражая ныне модному норманнскому формату, оставила в парилке обиды дня вчерашнего, пребывала, как сама того желала, в деловом, конструктивном настроении; сидели, обвязав срамные места полотенцами, и не спеша, достойно, с неким