Черные кувшинки. Мишель Бюсси
убитого, запустил правую в карман куртки, извлек на свет кожаный бумажник и протянул Бенавидишу. Помощник открыл бумажник – внутри лежало удостоверение личности.
Исчезли последние сомнения. Убитого звали Жером Морваль.
Серенак продолжал шарить в карманах трупа. Носовые платки. Ключи от машины. Каждая новая находка переходила из одной затянутой в перчатку руки в другую затянутую в перчатку руку и завершала свой путь в пластиковом контейнере.
– Черт, а это что еще за…
Пальцы Серенака извлекли из кармана куртки покойника смятый клочок картона. Инспектор присмотрелся. Почтовая открытка. На лицевой стороне – репродукция картины Моне «Водяные лилии», они же «Нимфеи», они же «Кувшинки». Этюд в голубых тонах. Таких открыток в мире продаются миллионы. Серенак перевернул ее.
Текст, написанный печатными буквами, отличался лаконичностью: «ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!»
Сразу под этими пятью словами была приклеена узкая полоска бумаги, явно вырезанная из какой-то книги. Преступно мечтать, ждет виновного кара.
Что за чертовщина?
От ледяной воды у Серенака свело щиколотки, словно на них защелкнулись стальные наручники. Подняв голову к зевакам, толпившимся вокруг старых мостков, как на остановке в ожидании автобуса, он крикнул:
– У Морваля были дети? Лет десяти-одиннадцати?
Проворнее всех снова оказался художник в вельвете и твиде:
– Нет, господин комиссар. Точно нет.
Вот зараза.
Поздравительная открытка перекочевала в руки инспектора Бенавидиша. Серенак еще раз оглядел окрестности. Мостки. Мельница. Мост. Деревня Живерни – она как раз только-только начала просыпаться. Вдали едва виднеется сад Моне. Луг. Шеренги тополей.
Низкие облака, плывущие над кронами деревьев.
И странные слова, мгновенно впечатавшиеся в память.
Преступно мечтать, ждет виновного кара.
Его внезапно охватило чувство, что в этом импрессионистском пейзаже с открытки явно что-то не так.
Я стояла у окна мельницы Шеневьер и сверху наблюдала за полицейскими. Тот, что был в джинсах, – по всей видимости, старший – все еще стоял босыми ногами в воде. Трое других остались на берегу. Вокруг толкались деревенские жители – человек тридцать дураков, которых хлебом не корми, дай поглазеть хоть на что-нибудь. Театр им тут, что ли?
Я невольно улыбнулась. Чем я от них отличаюсь? Тоже глазею, только запаслась билетом на лучшие места. Я их вижу, они меня – нет.
У меня вырвался короткий нервный смешок.
Что делать дальше?
Полицейские вытащили из белого фургона большой пластиковый мешок – судя по всему, собираются упаковать труп. В голове по-прежнему упрямо вертелся вопрос: что я должна делать? Пойти сдаться полиции? Или рассказать комиссару из Вернона все, что мне известно?
Но разве полицейские поверят бредням полоумной старухи? Может, лучше затаиться и выждать? Хотя бы несколько дней. Всего несколько дней. Понаблюдать за