Оковалки. Тайна Фрейда. Игорь Олен
Нужно ли это? Вот в чём проблема. – Кронов, помедлив, остановился, глянул на Сашу. – Мы не абстракции комментируем! За набором суждений – мучимый человек, поверь, а он хочет жить счáстливо, в синергии со всем жить хочет. Разум, напротив, жизнь осуждает и разделяет, дабы господствовать. Разруби жука на усы и крылья – жук будет мёртв. Выходит, власть есть насилие, а оно калечит. Разум помпезно, с удалью шествует – но куда? В мир смерти. В мир оковалков как в мир не связанных меж собой фрагментов. Разум всё делит с дней Демокрита, кто, вместо нимф и елен троянских, гекатонхейров, зевсов и сфинксов видел лишь атом. Что Демокрит сказал? Всё из атомов. А за ним Древний Рим с концепцией «разделяй и властвуй». Ныне вот – атомное оружие; и мы ждём, чтоб оно разнесло мир в атомы. Расщепили жизнь, препарируют жизнь, цифруют и на компьютерах сводят в байты… Жизнь, жизнь, цифруют! Как цифровать живое? Ставшее блоком цифр – безжизненно. Жизнь и Бога не оцифруешь, Бог ведь Живой… Мы были как Бог когда-то… Сколько утратить нужно и заклеймить нестоящим, «злым», побочным, чтоб цифровать мир! – выкрикнул Кронов. – Начали избывать живое, переносить жизнь в цифру. Это свидетельство антипатии к жизни разума! Мы от истинных связей отгородились, выдумав, что они подрывают размежевание на «не я» и на «я». В итоге знаем только приёмы, чтó дали пользоваться вещами, употреблять их. Вот что мы знаем. В нас из того, кем были, вышел мутант с приросшей к некогда сложной, но и прекрасной сущности маской, спрятавшей под собой всё близкое предикатам иным, чем смерть.
– Дядя Фёдор, – вымолвил Саша, – мы испокон двуногие и без шерсти на теле, а? Или были другими?
– Я, – начал Кронов, будто не слыша, – не христианин. Их Христос вроде нас во всём, кроме разве грехов. Но главный грех – первородный; так пишут в библии, в «Бытии». Познание зла/добра – вот главный грех. Если малый грех портит – грех первородный полностью портит. Разум, приняв раздел на добро и на зло, смонтировал нас под навык всё разделять и властвовать над раздельным. Мы в старину летали, были бессмертными, пели птицами, звёзды делали… О, мы были инакими, первозданными! – Кронов вновь возбудился. – Но покорились серому мозгу, расколдовались от предыдущих свойств и свели изначальный мир к протяжённости трёх параметров, мозгом данных! А ведь Декарт сказал… – Кронов смолк и затем повернулся к людям, тащащим псов. – Постойте!
Он начал спорить про удушаемых в петлях шавок… впрочем, не шавок, – просто животных.
– Это ты им скажи! – гнули мусорщики живого. – Жителям! Мы по вызову: псявки им тут мешают, малых пугают… – Мусорщики, втащив псов в клетку, отбыли.
– В этом действии тоже разум, – глухо вёл Кронов, бывший в расстройстве. – Знает, что плохо, что хорошо для псов и для нас, людей. Разум пишет законы для казни жизни – и мы бессильны. Лишние жизни…
– Освободим их? – вскинулся мальчик, тронув очки.
– Нет, некогда, – буркнул Кронов, следуя дальше и оставляя след свой на пыли, падавшей с неба и накоплявшейся на асфальте.