В огороде бузина. Лора Вульф
несколько лет, ожидаемо приведя в восторг, столь взвешенным решением, Пенсионный фонд.
Около мощного памятника из мраморной крошки женщина остановилась и взглянула на молодцеватый мужнин лик в обрамлении густых кудрявых волос. Коля бодро и со свойственным ему оптимизмом разглядывал вдову на фоне унылых окрестностей своего последнего пристанища. Римма Васильевна деловито протерла гранит, выбросила завядшие цветы из вазы и пригорюнившись уселась на скамейку рядом.
«На кого же ты оставил меня, Коленька?» – Римма Васильевна горестно всхлипнула, приготовившись вдоволь наплакаться, мысленно листая годы своего замужества.
Вспоминался, почему-то, один негатив, единичные позитивные моменты совместной жизни с усопшим были плоские и неяркие и со временем, полностью стерлись из памяти. Оплакиваемый Коля и несколько притихших ворон на раскидистом орехе с интересом взирали на происходящее.
«Ой несчастная я…, – продолжала женщина, но искренне упиваться горем, почему-то, получалось не очень. – Продыху ты при жизни мне не давал, кобеляка ты этакий…», – она еще раз всхлипнула и обтерла сухие щеки платком, скорбеть по поводу кончины супруга не получалось, жалко было, исключительно, только себя.
Иссиня-черная ворона с внимательно-печальными глазами, видимо, тоже с тяжелой женской судьбой и гулящим мужем, из чувств бабьей солидарности слетела с дерева и уселась на край стола рядом со вдовой. Пронизывающий февральский ветер, тем временем, кружил над кладбищем, нагоняя клочковатые тучи, в один миг, как сквозь сито, с неба посыпалась густая взвесь воды и снега. Римма Васильевна суетливо засобиралась и двинулась домой сквозь мокрую пелену, костеря по ходу погоду, мужа, да и все свою жизнь. Ворона громко каркнула на прощание и тоже поспешила скрыться.
«Вот нашелся бы мужчина хороший, – размышляла Римма Васильевна, шлепая по размокшему чернозему, – Все же веселее было бы, да и с деньгами полегче, только где взять то его, мужика этого?».
Шагая по пустынной улице, вдовица мысленно прошерстила ближайшую территорию и свой круг общения на предмет наличия «хорошего мужика».
В зримом пространстве мужиков присутствовало ровно столько, сколько их было в деревне сразу после войны. Одиноких – еще меньше: безногий дед Григорий, Леха-йог, бегающий круглый год в одних трусах босиком по поселку и люмпенизированный алкаш Геннадий Анатольевич. Стайка мигрирующих бомжей, трудящихся в сезон на помидорных плантациях местного фермера, в расчет не принималась, летом и по праздникам приезжали еще несколько персонажей из города.
Таким образом, перебрав все особи мужского пола, она пришла к удручающему выводу, что еще не старой женщине, планомерно разоряющей пенсионный фонд, в отличие от мужа Коли, не так просто найти суженого.
Но нет ничего невозможного для дамы с фантазией и смекалкой, на следующий день, аккурат на двадцать третье февраля, вооружившись двумя парами хлопчатобумажных носков, она отправилась к соседу с ограниченными возможностями здоровья весьма преклонных годов.
«Не прокисать же в одиночестве», – решила Римма Васильевна, твердой рукой отворяя калитку инвалида-долгожителя Григория.
Судьба не полностью отвернулась в сей праздничный день от Риммы Васильевны. За круглым столом под люстрой, с давно немытыми плафонами, сидел безногий сосед на инвалидной коляске и еще довольно молодой, но уже изрядно побитый жизнью мужичонка, с въевшимся загаром, весьма тщедушного вида.
Радостно крякнув, она скинула куртку, извлекла из кармана заблаговременно заготовленные подарочные носки, в душе хваля себя за проницательность и чуйку, мужчин было двое, презента в виде носков тоже два, хотя зачем безногому носки один бог ведает.
Пригладив волосы и поправив норовившую расстегнуться кофточку на высоко вздымающемся бюсте, гостья двинулась вперед, как волк на зайцев, полностью концентрируя свое внимание на плюгавом незнакомце.
«Риммочка, – инвалид радостно закопошился в своем припаркованном транспорте, – присоединяйся»!
Римма Васильевна, кокетливо изгибаясь пышными формами, просочилась между коляской и столом, усевшись на предложенный стул. У инвалида, разогретого изрядной порцией самогона, зашевелилась плоть и зарябило в глазах, капли пота покрыли его плешивый череп, старик утирался теперь носками, которые гостья всучила ему по приходу. Плюгавый же наоборот, никак не реагировал на появление гостьи, он сидел, уставившись оловянными глазами на подтаявший холодец в эмалированной миске.
В ходе беседы с соседом выяснилось, что безмолвный участник застолья – работник деда Гриши. Трудится он на него не за деньги, а за проживание и еду и, со слов самого Григория, с большим энтузиазмом. Паспорт у худосочного ударника рабского труда был еще советский с пропиской в одной из республик нашей некогда необъятной, да и сейчас не маленькой, Родины.
Где-то с месяц назад его, Ромика, привез из города внук инвалида для работы на большом участке, выменяв, в прямом смысле, на две бутылки вискаря у подрядчика на стройке, где сам числился прорабом.
Спал раб Рома в чуланчике, днем беспрерывно и