Дракон не дремлет. Джон М. Форд
звезд. Сад был разбит с безжалостной аристотелевой точностью: радиальные дорожки, выложенные каменным узором, куртины, клумбы. В центре высилась колоннада белого мрамора с мраморными же скамьями вокруг бронзового фонтана – Венеры, встающей из эгейских вод. Фичино создал образ, Донателло отлил его в металле, а Боттичелли перетолковал красками, добавив свои всегдашние слои символов и аллегорий.
Поэт Артуро Полициано и Алессандра Скала, художница и режиссер флорентийского Гранд-театра, сидели на скамье и оживленно беседовали.
– Орфей спускается в ад, – сказал Полициано. – Спускается. У всех поэтов так.
Скала ответила:
– Мы можем прорубить в сцене люк, и пусть актер играет не на виду у зрителей?
– Идти по сцене не значит спуститься!
– Либо можем поставить лестницу… ой, погодите. Вы не говорили в последнее время с Леонардо?
– С архимедовцем? Последний раз мы встречались зимой.
– Он принес мне эскизы машины – даже нескольких машин, – чтобы перемещать актеров и декорации. Чтобы боги летали и все такое. Допустим, когда Орфей идет, ад поднимается на колесах, придуманных Леонардо…
Полициано был в лиловом, Скала – в абсолютно черном бархате с сотнями крошечных серебряных пуговок.
– Бог ночи и богиня неба, – театральным шепотом проговорил Фичино у Цинтии за спиной.
Она услышала шарканье, быстро обернулась и подала ему руку; с легкой улыбкой и кивком хромоногий философ принял ее помощь.
Все начали рассаживаться. Лоренцо настоял, чтобы гости заняли скамьи только с одной стороны. Цинтия думала, что начнется некий спектакль, сочиненный Лоренцо и поставленный Алессандрой. Летом здесь репетировали другую пьесу Лоренцо, «Жизнь Юлиана», которая затем с успехом прошла в городе, а также, в переводе, в далеких Лондоне и Византии. Впрочем, у тех трупп не было Лоренцо на роль мудрого императора, а никого другого Цинтия в ней представить не могла.
Прокатился раскат грома – без молнии, в чистом небе. Затем в небеса с шипением и треском вонзилась бело-желтая огненная линия; она рассыпалась фонтаном искр и дыма, белого в лунном свете.
– Это из Катая, – сказал Лоренцо. – Огонь как род искусства.
И еще взрывы, линии, огненные россыпи, дивные цветы в небе.
– Луна приревнует, – сказал Луиджи Пульчи и тут же экспромтом выдал скабрезный стишок о плодах лунной ревности.
– О чем вы думаете, bella Luna?[23] – произнес голос над ухом Цинтии.
Она обернулась и увидела Лоренцо. Он сидел рядом с ней, подтянув одно колено и сплетя пальцы на щиколотке. Лицо его было в тени и лишь изредка озарялось искрами, но и тогда глубоко посаженные глаза оставались в темноте.
Лоренцо шел двадцать восьмой год. Он обладал несметным богатством и благодаря Витторио и Цинтии Риччи не страдал от подагры, убившей его отца. Он был правителем Флоренции во всем, кроме титула. Лоренцо было довольно того, что он Лоренцо. Платье на Цинтии было слишком тесное, слишком жаркое;
Прекрасная Луна (